чем ноги и крылья! — заржал Аверьян, видимо вспомнив старый мультик.
— Давай-давай, не тяни, — морщась, словно от зубной боли просипел кандидат в преемники.
— Так вот. О чем бишь я? А-а, вспомнил. Заслуг немало, верно, но все они в прошлом. С чем идти? Чем козырять? Что предъявлять из ныне сделанного?! Вот он и роет под собой землю, аки пес алкающий, — неуместно ввернул он и после предостерегающего жеста Захарии продолжил. — А кроме тебя да еще нескольких таких же «стахановцев» и козырять-то по большому счету нечем. Статистика, я смотрел недавно, удручающая. За последние три десятка лет, количество новых ангелов сократилось больше чем на порядок! Это непорядок, прости за тафтологию. Что у них там происходит?!
— Что-что, да ничего, — бесцветным голосом проговорил полковник.
— В смысле, ничего? — недоумевающее спросил Аверьян.
И тут Захарию прорвало. Разом озлившись неизвестно за что на себя, на амбициозного шефа, на глупого болтуна, сидящего рядом, с трудом разжимая челюсти от внезапно накатившей ярости не произнес, а выдавил:
— Как тут, у нас, улицы еще не переименовывают?
— Н-нет, — озадаченно проблеял Аверьян.
— А там переименовывают! Причем, вовсю переименовывают! Города, улицы, предприятия. Историю!
— Историю?! Эт-то еще за-а-чем?! — округлив глаза и заикаясь от явного изумления, уставился на него Аверьян.
— Ну как же… В связи с новыми веяниями, «вскрывшимися историческими фактами», — скривился Захария, уже кляня себя за неконтролируемую вспышку гнева.
— Да нет, слава Богу! Всё, как и было. Я, признаться не сильно слежу за событиями. Ты же в курсе, наше дело маленькое — поступил приказ на внедрение, ищем подходящего реципиента, отрабатываем время и место, а дальше уже ваша епархия. За политической обстановкой не следим. Сразу готовим следующего. Правда, в последнее время работы поубавилось… А что, там кого-то не устраивают исторические факты и они решили заняться переписыванием истории?
Захария, уже начиная приходить в себя, нехотя кивнул:
— Да. И Матросов у них просто поскользнулся и упал на дзот, и самолет Гастелло сам свалился на вражескую колонну, а уж двадцати восьми панфиловцев так и вовсе не было. Миф видите ли. Я уж молчу о том, что у них Иван Сусанин никакой не герой, просто сам заблудился по пьяни, по их мнению.
— Да они что, ополоумели там все?! — неверяще воскликнул Аверьян. — Может еще скажут, что и Гагарин никуда не летал?!
— Не исключено, что в скором времени и скажут.
Полуобернувшись в возбуждении к собеседнику всем своим немалым телом, Аверьян буквально впился в собеседника своими глазами. Не отвлекаясь от дороги, Захария вновь кивнул. На несколько мгновений в салоне установилась абсолютная тишина. Потом Аверьян завозился на своем месте. Ему — одному из «райанцев» во втором поколении, рожденному от бравого гоплита войска Александра Македонского, с незапамятных времен перебравшегося в «русский» сектор и замученной в неволе золотоордынского плена рязанской крестьянки, офицеру ангельской службы, чем немало гордились его родители, было этого не понять. Немигающе уставившись в лобовое стекло, немного посопев, как бы самому себе вымолвил:
— Да-а-а. Теперь понятно, почему у нас стало меньше работы, — и немного помолчав, спросил. — И что же теперь с ними будет дальше?
Захария неопределенно пожал плечами:
— Даже не знаю.
— Ну, уж у нас- то такого точно никогда не будет, — и с внезапной яростью добавил. — Нет! Не допустим. И улица Героев-Панфиловцев останется и памятник Гастелло с Вечным огнем, и бульвар Матросова и подвиг Сусанина будем помнить вечно. Это они там забыли своих героев, а мы — нет, потому что наши герои живут с нами и среди нас. Это наши знамёна и мы их никому не отдадим на бесчестье и поруганье! — с пафосом, которого Захария от него никак не ожидал закончил он свою тираду.
— Не кипятись, Аверьян. Просто там сейчас смутное время настало. Впрочем, как и всегда было на Святой Руси, время от времени. Ничего. Устаканится как-нибудь.
После перекрестка, как и было велено, повернул направо.
— Куда сейчас?
— Прямо. До фонтана. А там, в переулок налево, и считай уже, что на месте.
Опять в салоне установилось обоюдное молчание, длившееся до самого конца поездки. Говорить не хотелось обоим. Да и разговоры сейчас были ни к чему. Приземистое и длинное здание автосервиса появилось как-то внезапно, словно вынырнуло из-за кустов акации, обильно росшей по обеим обочинам дороги. Движение тут было более чем оживленное.
— Давай я тебя тут высажу, не доезжая до входа? — предложил Захария. — А то боюсь, потом не развернусь на пятачке.
— Конечно-конечно. Спасибо тебе огромное, — рассеянно закивал Аверьян. Чувствовалось, что мыслями он был где-то далеко-далеко. Когда машина остановилась, тот потянул ручку замка на себя. Неловким медведем стал выбираться наружу.
Выйдя из машины, Аверьян, словно слепой нелепо потыкался в разные стороны, сделал несколько неуверенных шагов вперед, а потом резко обернулся к еще не успевшему отъехать приятелю. Подошел со стороны водителя, и неловко пригибаясь, быстро заговорил:
— Захария, друг, умоляю, скажи…, — запнулся, подбирая нужные слова, — Ведь есть хоть какая-то надежда, что это не навсегда, там у них?! Что времена мракобесия уйдут, и наши дети не будут плевать и испражняться на наши могилы, а? Иначе…, — опять запнулся он, сглатывая подступившую слюну.
— Что? Иначе что? — подтолкнул его Захария.
— Иначе нет смысла в нашем существовании! Да и в их тоже. Ведь всё! Всё пойдет прахом! И наши труды, и твои командировки. Они же погибнут! О чем там думают наверху? Неужели ничегошеньки не знают?
— Наверху-у? — протянул тот. — Наверху, как всегда — думают.
— И? — с надеждой в голосе спросил Аверьян.
Не желая окончательно портить настроение своему знакомому, Захария, старательно морща лоб, и делая паузы между словами, в нарочитом глубокомыслии произнес:
— Положение, конечно, серьезное… И кстати, не только в нашем секторе… Скажу даже больше… В нашем секторе дела обстоят куда лучше, нежели в других. А то, что я тебе сказал…гм… Там все общество находится на этапе ломки и больших перемен. Россия, по крайней мере, в пределах исторической обозримости, ведь и начиналась со смуты, когда по ее просторам волнами прокатывались дикие орды гуннов. И на моей памяти это уже не то седьмое, не то уже восьмое «смутное время». Иными словами, это ее перманентное, а проще говоря, привычное состояние, как бы дико это не звучало… В такие времена, ты сам знаешь, больше всего достается тем, кто не может ничего сделать в свою защиту. Ими становятся, как правило, невиновные, либо безответные, по причине своего умертвия, предки. Пережили семь раз, переживем и восьмой. Не впервой. Главное, — уже с уверенностью в голосе резюмировал он, —
