должны переслать вам его тотчас же после прихода известия о моей смерти. Раз им это удалось, значит, еще можно уповать на Божью милость и справедливость.
Не подумайте, друг мой, что я буду жалобить вас своими просьбами. Любезный сосед, вы прекрасно знаете, что это совсем не в моем характере. Но я возлагаю на вас большие надежды, а посему, дражайший Марк Антонович, я очень хочу, чтобы это письмо вы прочитали раньше, чем будет оглашено мое завещание.
Главным и самым значимым пунктом в моей духовной грамоте является не имущество, которого у меня не так уж много, а право наследования, которое вы, мой друг, получаете. В случае, если вам удастся доказать, что завещание моего родного брата, купца первой гильдии Петра Устиновича Савельева, является подложным, в чем я ни секунды не сомневаюсь, вы становитесь полноправным наследником той части состояния, которая должна была перейти ко мне и моему сыну, Михаилу Ивановичу Барсеньеву. Я оцениваю это состояние в пятьсот тысяч рублей движимым и недвижимым имуществом.
О том, стоит ли ввязываться в эту историю, решать вам, но, прежде всего, я хочу объяснить, почему именно вас я выбрала в качестве своего наследника…»
Снова стало душно. Сорочка на мне насквозь промокла от пота. Трясущимися пальцами я с трудом смог расстегнуть жилет и ослабить узел шейного платка. Снова и снова возвращался я к письму, строчки которого, казалось, говорили голосом Анны Устиновны, будто бы стоявшей за моей спиной:
«…Марк Антонович, я буду с вами искренней: ваши почтенные родители были для меня не только ближайшими друзьями, но и образцом честности и порядочности. Зная вас, я твердо убеждена, что вам передались их лучшие черты и качества. Если кому и под силу поехать в Москву, чтобы доказать вину убийц моего сына и брата, так это вам. Поэтому, поразмыслив, я решилась на подобное завещание. Если же все-таки вы предпочтете остаться в стороне, отказавшись от наследства, то в качестве второго наследника я указываю в завещании имя Григория Петровича Остроумова, вашего главного торгового соперника, который также известен как человек азартный и рисковый.
Для того, чтобы посвятить вас во все подробности дела, я попросила нашу общую соседку, Марию Григорьевну Серебряную, передать вам по первому вашему требованию мою с ней переписку последнего времени, а также письма и другие бумаги Михаила Ивановича – моего безвременно почившего сына. Оттуда вы почерпнете все найденные нами сведения, позволяющие сделать вывод о подложности духовной грамоты моего брата. Прочитайте эти письма до оглашения завещания и примите решение! И пусть мои надежды на вас оправдаются!
Искренне верящая в вас
Анна Устиновна Барсеньева».
Я отложил прочитанный лист в сторону и потер гладко выбритый подбородок.
Оглашение завещания ожидалось через три недели…
Два дня я не находил себе места. Письмо, лежавшее в ящике секретера, никак не шло у меня из головы. Тягу этого невидимого магнита я ощущал везде, где бы ни оказался. Иногда, вернувшись в свой кабинет, я вынимал послание покойной соседки и, устроившись в кресле, перечитывал его тонкие строчки, написанные опрятным витиеватым женским почерком. Несколько раз я раздумывал, не порвать ли его в мелкие клочки и убедить себя в том, что оно мне просто пригрезилось. Но каждый раз я возвращал письмо обратно в ящик и потом, сидя за столом, подолгу смотрел в бескрайнее голубое небо за окном и предавался раздумью…
Мария Григорьевна Серебряная жила со мной по соседству. Моему визиту к ней, как и следовало ожидать, она не удивилась и, пригласив меня в дом, попросила оставить в передней пальто с тростью и шляпой и подождать в гостиной. Сидя на диванчике-козетке, я четверть часа слушал чеканный стук стоявших в углу часов с маятником и разглядывал узоры на гобеленовой каминной ширме, вышитые диванные подушечки и вязанные ажурные салфетки на столиках и подоконниках. Потом неслышно появился слуга с маленьким серебряным подносом, на котором стояла рюмка золотистого хереса и фарфоровая тарелочка с маленькими пирожными, посыпанными сахарной пудрой.
Вскоре Мария Григорьевна вернулась с перламутровой шкатулкой в руках. Она молча поставила ее на стол, подняла крышку и вынула пачку писем, перевязанную широкой голубой лентой, а также записную книжку в кожаном переплете цвета черного кофе. Потом она вздохнула и протянула бумаги мне.
Мне показалось, что мы так и распрощаемся, пребывая в этом странном молчании. Но Мария Григорьевна все-таки заговорила – тихо-тихо, будто боясь, что нас подслушивают:
– Говорят, ее тело нашли в каком-то селе аж во Владимирской губернии. Знакомый купец там по делам своим оказался и опознал ее… А если б не так, то и не нашел бы никто ничего… А как в Москву ее перевезли и похоронили, так мне и письмо ее пришло – на третий день после погребения… – хозяйка передернула плечами и поплотнее укуталась в шаль. – Как же так? Я ведь писала ей, предостерегала, уговаривала обратно вернуться… – голос ее задрожал. – А вы, Марк Антонович, прочтите эти бумаги! Анна Устиновна вам доверяла…
Пообещав моей собеседнице отнестись к этому делу со всем вниманием, я откланялся.
Вернувшись домой, я заметил, что по рассеянности оставил окно открытым, поэтому в комнате теперь было свежо, а из сада чуть приторно пахло таволгой и чабрецом. Я затворил окно, и кабинет погрузился в тишину. Звуки внешнего мира теперь не беспокоили меня, и я мог остаться со своими мыслями наедине.
Анна Устиновна решительно продумала все до мелочей. Подобное завещание в купеческой среде – как главный приз на масленичной ярмарке. Желающих забраться на гладкий, смазанный салом столб всегда будет более чем достаточно, пока на его вершине висят на крюке призовые сафьяновые сапоги. Откажись я, следующий соискатель не упустит такую возможность, а коль оробеет, так, думаю, в духовной грамоте Барсеньевой список претендентов окажется весьма внушительным!..
Будучи необремененным семьей и потому не опасаясь поставить под удар моих близких, я был свободен в своем выборе, даже если он выглядел для меня небезопасным. Состояние в пятьсот тысяч рублей для купца второй гильдии, дела которого нынче находятся в довольно плачевном положении, – шанс, который судьба дарит нечасто. Да и глупо рассчитывать заполучить такие деньги, ничем не рискуя!
«Пан или пропал» – самый распространенный принцип в торговом деле вот уже много веков. Приобретение такого наследства при успешном исходе никак не марало бы мою честь, но давало бы очень многое. Да и возможность восстановить справедливость привлекала меня не меньше, чем посул в полмиллиона, который определенно помог бы мне поправить мое пошатнувшееся
