href="ch2-216.xhtml#id227" class="a">[216]. На островах Батерст и Мелвилл даже крупнейшие ежегодные религиозные церемонии посещались не всеми тиви, а представителями некоторых отдельных общин[217]. Таким образом, в подавляющем большинстве случаев в общих церемониях участвовала лишь часть членов племени, а с другой стороны, они повсюду посещались членами соседних племен, которые были порой не только зрителями, но и участниками ритуалов. Факты такого рода приведены в книге Г. Уилера[218].
Во многих районах Австралии пути мифических предков пересекали территории самых разных племен, «владевших», таким образом, лишь частью ритуалов и мифологических знаний. Следовательно, церемонии, посвященные предкам, требовали присутствия членов разных племен, говоривших зачастую на разных диалектах и различавшихся по культуре и обычаям[219]. Присутствие дружественных иноплеменников требовалось порой для нормального совершения обрядов инициаций; иногда церемонии инициаций организовывались совместно несколькими племенами[220].
Процесс племенной интеграции у аборигенов сильно ослаблялся отсутствием у них какой бы то ни было централизованной системы управления. У них не было племенных вождей, не было постоянно функционировавшего совета старейшин. В течение большей части года общины обитали сами по себе под руководством своих главарей, осуществлявших его в основном с помощью морального авторитета. Совет собирался нерегулярно, лишь по случаю крупных церемоний и праздников, в которых участвовали многочисленные общины. Так как среди них могли находиться группы из разных племен, то и в руководстве сборищем и поддержании порядка участвовали, очевидно, главари разной племенной принадлежности[221].
Не совсем ясно, как этот вывод согласуется с сообщением Б. Спенсера и Ф. Гиллена о том, что совет решает и церемониальные, и правовые проблемы и даже способен изменить те или иные племенные обычаи[222]. В этих условиях разноплеменные участники сборища должны были отличаться сходными обычаями и высокой степенью взаимопонимания. Впрочем, речь, по-видимому, может идти только о возникновении временной относительной солидарности у членов групп, непосредственные интересы которых затронуты в данный момент. Так, когда в одном из районов Австралии возникла проблема передачи священных предметов, обладавших, по мнению аборигенов, определенным влиянием на людей из некоторых родов, она решалась на совете главарей соответствующих родов[223]. Такое объединение групп но интересам возникало от случая к случаю, его состав в каждой конкретной ситуации был различен, и единство распадалось сразу же, как только вопрос разрешался удовлетворительно для всех заинтересованных лиц.
Многие австраловеды издавна писали о наличии племенного сознания и самосознания и отражении их в племенном самоназвании.
Некоторые из них, начиная от А. Хауитта[224] и кончая Дж. Бердселлом и Н. Тиндейлом[225], были убеждены в повсеместном распространении племенных самоназваний в Австралии, а Дж. Бердселл в пылу полемики утверждал даже, что на вопрос о своей принадлежности аборигены, прежде всего, называли племя.
На самом деле все обстояло гораздо сложнее. Во-первых, вопреки мнению А. Хауитта[226], в австралийских языках никакого эквивалента термину «племя» не было[227]. Во-вторых, этнографам удалось зафиксировать самоназвания далеко не у всех австралийских племен[228]. Например, у тиви, населявших острова Батерст и Мелвилл, Б. Спенсеру, работавшему в начале XX в., никакого общеплеменного названия зафиксировать не удалось[229], хотя они и считали оба острова своей территорией[230]. В Западной пустыне тоже не зафиксировано четких племенных названий[231]. Не было самоназваний и у некоторых племен Квинсленда[232] и других районов. Вообще, судя по нижеследующим замечаниям Б. Спенсера, австралийцы не придавали большого значения таким названиям.
Этот исследователь писал, что информаторы могли сказать неверное название или сказать неразборчиво и не поправить собеседника, когда он его повторит. Более того, неверное произношение или неверный термин могли закрепиться и впредь использоваться ими самими[233]. На вопрос о своей принадлежности аранда, по наблюдениям Б. Спенсера и Ф. Гиллена, мог назвать либо племя, либо название местности, либо название лагеря, либо, наконец, направление на одну из сторон света[234].
Племенные названия, известные этнографам, зачастую происходили от названий сторон света, от характерных междометий или своеобразного произношения членами племени тех или иных терминов, от особенностей их территории или пищевого рациона[235]. Ясно, что такие названия, носящие порой оттенок пренебрежения[236], происходили, прежде всего, от кличек, данных соседями и воспринятых аборигенами, как предполагали в свое время Б. Спенсер и Ф. Гиллен[237].
Об отсутствии четкого племенного самосознания говорит и тот факт, что все 53 аборигена, собравшиеся на священную церемонию в одном из районов Западной пустыни, называли себя одним термином «нгада», хотя среди них были лица, говорившие на разных языках[238]. У аранда чувство какого бы то ни было племенного единства полностью отсутствовало[239]. У валбири при наличии развитого этноцентризма не было четкого осознания границ своей общности. Близкие взаимоотношения с соседями-янмадьяри, которые обладали многими общими с валбири культурными и лингвистическими чертами, привели к тому, что некоторые валбири стали считать янмадьяри своими соплеменниками, хотя другие валбири отличали их как особое племя[240].
И тем не менее, было бы ошибочно вообще отрицать наличие какого бы то ни было группового самосознания у аборигенов. Как ни слабо оно было, оно помогало им ориентироваться в окружающей социальной обстановке и в той или иной форме реагировать на ее изменения. А. Элкин писал о племенном чувстве, включавшем особое отношение к своей территории, языку и обычаям и усиливавшемся различиями в языках и обычаях с соседями и страхом перед неизвестностью. И он и другие этнографы подчеркивали, что даже при дружеских отношениях с соседями и взаимных браках члены племени гордились своими отличиями от них, питали к ним в душе вражду, а иногда приписывали им неэтичные поступки[241]. Вообще, как правило, по мере удаления групп друг от друга дружеские чувства затухали, а враждебные все более разгорались. Тех, кто жил очень далеко и с кем аборигены не поддерживали непосредственных контактов, они считали кровожадными и агрессивными и наделяли всеми возможными отрицательными качествами[242].
Интересный пример этноцентризма описал А. Элкин. Несмотря на межплеменные браки с племенем бард, члены племени ньюл-ньюл были убеждены в отсутствии у бард порядка и «законов» и считали себя выше них. Как установил А. Элкин, под отсутствием порядка понималось отсутствие у бард системы секций. Однако и у самих ньюл-ньюл эта система большой роли не играла[243].
Особенность самосознания аборигенов заключалась и в том, что в нем своя группа трактовалась как нечто высшее по сравнению со всеми окружающими общностями. Крайней степени это явление достигло у такой, например, группы, как валбири.
