дорогой для меня листок.
Комиссар поднялся:
— Пойду, побеседую с нашими агитаторами. Они уже провели в ближайших селах восемьдесят семь митингов и немало распространили листовок. У поляков чувствуется подъем. Они натерпелись в неволе и охотно берутся за оружие.
Комиссар, откинув полог палатки, вышел, а я склонился над картой. Еще раз внимательно прочел подготовленные для передачи в Центр наши радиограммы и, подписав их, передал начальнику штаба.
Разве я мог думать в ту минуту, что пройдет время и о боевых действиях нашего и других партизанских отрядов я с трепетным волнением прочту на страницах «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза»: «Гитлеровцы несли огромные потери. В июне — июле партизаны пустили под откос 276 воинских эшелонов. Только партизанские отряды имени Пожарского под командованием Л. Е. Беренштейна, имени Кармелюка под командованием Героя Советского Союза В. М. Яремчука, диверсионные группы партизанских отрядов имени Кирова (командир М. Я. Наделин), имени Суворова (командир С. А. Санков) в июне подорвали 42 воинских эшелона с боевой техникой и живой силой врага».[21]
Наши разведчики и польские подпольщики разгадали маневр гитлеровского командования, которое значительное число танковых и моторизованных соединений держало в резерве армий, чтобы этим стальным кулаком наносить контрудары и производить контратаки. Гитлеровцы создали глубокую 240-километровую хорошо оборудованную в инженерном отношении оборону и надеялись удержать занятые здесь позиции в своих руках.
В конце июня на линии вражеских коммуникаций обрушился удар белорусских партизан: в одну ночь тысячи зарядов тротила сокрушили мосты и железнодорожные пути. Одновременно две тысячи краснозвездных бомбардировщиков атаковали узлы коммуникаций противника на берегу Балтики, а также Белосток и Брест. Советские войска перешли в наступление и нанесли по врагу сокрушительный удар. Западнее Витебска, под Бобруйском и Минском, попали в «котлы» тридцать немецких дивизий. Тем временем советские танковые части — четыре тысячи боевых машин — стремительно продвигались на запад. В течение двух недель враг потерял 200–250 километров пространства, советские дивизии подошли к Двинску, Вильнюсу и Барановичам.
В ставке Гитлера, в так называемом «Вольфшанце» — «волчьем логове» — 9 июля было созвано экстренное совещание. Взбешенный фюрер и слышать не хотел об отступлении групп армий «Север» и о сокращении линии фронта почти на 300 километров. С упрямством обреченного он требовал не допустить русских к Балтике. Был отдан приказ стянуть все возможные подкрепления гитлеровцев на север.
18 июля под Ковелем «заговорило» более шести тысяч советских орудий. Вражеский фронт раскололся. Две бригады и шесть полков артиллерии, 6500 солдат и офицеров 1-й Польской армии устремились в бой. Уже близка была земля многострадальной Польши.
20 июля артиллеристы l-й Польской армии форсировали Западный Буг. Через день в освобожденном Хелме прозвучали слова Манифеста, оповестившего мир о рождении Народной Польши.
Наступило время освобождения братского польского народа от коричневой чумы.
ВОИНЫ ИНТЕРНАЦИОНАЛИСТЫ
В Бещадах оккупанты усиленно охраняли мосты, железнодорожные пути, переправы и военные объекты. На автомобильных дорогах появились внушительных размеров щиты с надписями:
ОПАСНОСТЬ — ПАРТИЗАНЫ!
Подпольщики сообщали, что в городе Санок на вокзальной площади оборудован стенд, на котором огромными зелеными буквами было выведено по-немецки:
ПОБЕДА ИЛИ СИБИРЬ!
Очень важные сведения продолжали поступать от Шлензака. В городе Санок находились походно-ремонтные мастерские немцев. Для нас же они служили своеобразным контрольным пунктом — «ситом» для проверки самых противоречивых сведений.
Фашистские части, которые двигались на фронт, частенько обращались за помощью в мастерские. Шлензак, используя свое служебное положение, заглядывал туда, завязывал разговор с водителями машин, беседовал с офицерами, всячески стараясь им услужить. Он слушал, о чем они между собой говорили. Случайно оброненная фраза или замечание нередко дарили Шлензаку секретную информацию или же открывали военную тайну.
Наш осмотрительный и проницательный Шлензак был ценным информатором. Он находился в логове врага. Видел собственными глазами его вооружение, знал настроения вражеских солдат и офицеров. А самое главное — где и когда должна занять та или иная гитлеровская дивизия участок обороны. Ведь порой самый незначительный ремонт штабной немецкой машины прояснял так искусно запутанную дислокацию вражеских частей.
От Шлензака мы узнали, что предстоит серьезная схватка с карателями. Их главной задачей было выяснить наши силы и не допустить диверсий на станции Санок. Через эту станцию ежесуточно следовали многие воинские эшелоны. Присланные сюда строительные батальоны, инженерные части, несколько десятков тысяч пленных трудились днем и ночью. Они восстанавливали железнодорожное оборудование, расчищали пути. Станция усиленно охранялась. Пускали туда только по пропускам.
Между прочим, этим и объяснялось то обстоятельство, что перешедший на нашу сторону немецкий ефрейтор Венцель Фолькмар своевременно не возвратился с задания, порученного ему командиром отряда. Как оказалось позже, Венцель все же проник на вокзал и ухитрился «забыть» вещмешок в железнодорожной столовой. Мина взорвалась. Вреда особого она не причинила, но шуму наделала много. После этого «сюрприза» никому не разрешалось покидать Санок, а кто въезжал в город, подвергался основательной проверке. Оправдав наше доверие, Венцель вернулся в отряд и активно боролся с фашистами.
Стабилизировав положение в городе, гитлеровцы попытались сковать нас боями, чтобы отвлечь от железных дорог. В лес двинулся венгерский хортистский батальон. В одной из схваток к нам в плен сдались пять солдат: Дьюла Зарандо, Вирагош Балла, Шандор Хорват, Петер Киш и Атилла Чабан. Вид у них был жалкий: оборванные, с примитивным оружием — однозарядными чешскими винтовками старого образца.
Венгры просились в отряд, уверяли, что будут сражаться против фашистов. Мы не знали, что с ними делать, не знали, кто к нам пришел — друг или враг? Ответить на этот вопрос сразу нельзя было. Нужны были время, терпение и выдержка.
Начальник штаба Кабаченко предложил венграм возвратиться в часть, захватить немецкого офицера-советника, который был в батальоне, а если удастся — то и командира батальона. Вот тогда — добро пожаловать.
Кабаченко превосходно умел выбирать подходящее место для проведения диверсий, предвидеть, как в той или иной ситуации поступит противник. А главное — отлично разбирался в людях. В пленных солдатах он видел потенциального союзника.
— Если вражеский солдат добровольно сдался пли, еще лучше, перешел к нам с оружием, значит, ему подсказала совесть, он верит в силу советского оружия, в нашу правоту и гуманность, в то, что наше дело правое, — часто говорил Иван Кабаченко.
Когда разведчики доставили необходимые сведения о противнике, начальник штаба выбрал место для минного поля и организовал засаду. Наши минеры, поддержанные диверсионными группами, вышли к железной дороге. Мы включились в «рельсовую войну».
К начальнику штаба из разных источников
