с таким звуком, который мы раньше не слышали. Ревела, сгибаясь и плавясь, сталь от бомб, уничтожавших всё живое вокруг. Крошился бетон в порошок. Деревья вырваны с корнем, и всюду воронки, даже в асфальте. Такие большие, что там смело можно разместить «секрет». Городу нужен кислород и хотя бы один день тишины. Вместо этого он вдыхает пороховые газы, принимая на грудь тонны свинца. Говорят, он был очень красивым до войны.
Если уцелевшие яблони разродятся, то яблоки будут большими и красными. Очень сочными. Вишня и черешня после войны будет лопаться прямо в руках, налитая кровью людей. Трава будет высокой, ярко-зелёного цвета. Цветы будут жить дольше, чем человек. Намного дольше, чем русский солдат в этом городе. В этом чужом для нас городе, где стены исписаны проклятиями в наш адрес. Где каждый из нас не гость, а удобрение этих земель.
Неверные. Неверные кому и чему? Ни один нормальный человек не станет убивать во имя Бога. Эта пропаганда должна была остаться в Средневековье. Это бред для необразованных аборигенов. Больше половины бойцов вообще никакого отношения к религии не имеют. Но им всё равно режут головы кинжалами предков. Танцуют лезгинку над обезображенным трупом восемнадцатилетнего парня, которому на политическую выгоду Кремля и нерушимость границ – плевать. Просто у него был приказ, и выполнять его он должен был в любом случае. Сейчас уже никто никому не должен.
Удобрение всюду, куда ни взгляни. Многие ещё ходят, разговаривают, мыслят и о чем-то мечтают. И если повезёт, вернутся домой. Но сколько осталось в этой земле? Их кости обгладывают дикие псы. Благодаря собакам находятся останки пропавших без вести. Псы давно не роют своим носом помойки. Там уже нечем поживиться. Псы вынюхивают места, где погибли люди. Места, где расстреливали пленных или просто кто-то попал под разрыв снаряда. Даже животные превратились в кощунственных тварей и глумятся над трупами. Война одинаково влияет на живой организм, заражая собой всё вокруг, подобно смертельному вирусу. Ожесточает, даёт привычку, пытается всячески понравиться тебе, как шлюха, которой нужно заработать побольше денег. Нашёптывает тебе на ушко о том, что здесь всё дозволено, делай что хочешь, и никто тебя за это не осудит. Даже сам Бог. Потому что его нет! Будь он и в самом деле – не допустил бы такого. Кинулся бы с небес разнимать, раздавая подзатыльники и тем и другим. Тишина. Видимо, нет там никого, кроме снега с дождём. Небо обязательно обрушит всё это на нас. Вот и будет нам кара небесная, мы ведь не одеты, не обуты толком.
Вон у Логвина сапоги сорок шестого размера, а нога сорок два. Бушлаты прожжены до дыр у каждого второго. Спать ведь лучше у костра, а во сне тело к теплу тянется. Вот и результат. Лица осунувшиеся, грязные, как у шахтеров. И уставшие, будто в самом деле смену в шахте отстояли. Точнее, отвоевали и закрепились – это определение как-то гордо звучит. И у нас гордости полные штаны. Не многим удаётся отвоевать даже дом, а у нас тут целый завод. Пока без потерь забрали его себе. Как забирали наши ребята в первую войну. Отдавали и забирали вновь.
– Проснись, Замок, я тебе каши принёс.
Открыв глаза, я увидел перед собой лицо своего наводчика. Оказывается, я немного задремал, слушая безмолвный эфир станции. Наша рота успешно закрепилась на позициях, и теперь предстояло с умом оборудовать и укрепить дислокацию каждого взвода. Чем, собственно, и занимались.
Чистяков нашёл в подвале пару железных кроватей, на которых отдыхал неприятель. Марк снял с них сетку и закрепил её на окнах как защиту от ручных гранат.
– А ещё есть? – крикнул я. – К нам в комнату с Юркой. У нас на окно фанеры не хватило.
– Не, нету. Всего две штуки, одну сетку ротному, одну нам. Поспокойнее станет, частный сектор разведаем. Ещё принесём, – ответил Чистяков.
Марк – дитя ночных клубов Краснодара. Не понимаю, как его вообще сюда занесло. Образование – повар и, кстати, неплохой. Его хотели забрать на ПХД, но он придумал себе какую-то заморскую болезнь, чем отбил охоту поварам раз и навсегда. О рейве может говорить день и ночь. Иногда даже танцует, стоя на посту. Смотреть на это всегда смешно. Парень очень добрый и безобидный. Основная черта характера Марка – это отсутствие претензий к окружающему миру и адекватность. Очень редкое качество здесь. Даже бесценное. Между нами всегда велось негласное соревнование, кто острее юмором. Побеждали оба. Потому что смеялись одинаково долго. Офицеры его недолюбливали за правду в глаза. За плечами бойца было несколько ходок в «зиндан». Но мы его не бросали. Отправляли бойцу консервы и курево через знакомых из комендантского взвода.
Кашу мне есть расхотелось. Опять сечка. Её не ест даже пёс Хаттаб. Горячую ещё можно проглотить, но остывшую – ни за что на свете. Чай и хлеб – таков ежедневный рацион пехотинца. В кузове «шишиги» много сала. Правда, мы его практически не едим. В сыром виде оно очень жесткое. Один кусок можно жевать целый день, как жевательную резинку, а перекусить вообще невозможно. Мы его режем на куски и обжариваем на огне. Единственный способ утолить голод. А есть хочется всегда. Еда снится чаще, чем девушки. Организм молод и испытывает тяжёлые нагрузки как в физическом, так и в психологическом плане.
– Ешь и беги к ротному, скоро совещание, – сообщил он мне, протягивая едва тёплый котелок сечки.
– Хватит, не буду эту гадость жрать, дай лучше хлеба, – попросил я.
– Всё в десанте лежит, и сало там. Поторопись, скоро стемнеет. Посты расставить нужно и печку растопить. Первый этаж весь нам, второй ОМОНу. Наши уже там нагадить успели, – захохотал по-детски Юрка.
Подкрепившись, я отправился к ротному. В подъезде напротив его комнаты образовалось облако сизого дыма. Кашляя и чихая, командир сам выскочил в подъезд мне навстречу.
– Вот ты где? К восьми часам командиров взводов ко мне. Сейчас семь, у тебя час. Задача ясна? – спросил он, глядя на часы.
– А где мне их искать, товарищ капитан? Я не знаю, в каких домах они закрепились!
– То есть как ты не знаешь?
– Так я с вами был, – пытался я неубедительно оправдаться, хотя заранее знал, что это не отговорка.
– Ну так узнай. Повторяю – у тебя час. Во втором взводе связи нет. А Макеева к нам проводишь, чтобы не заблудился. Кстати, у тебя времени уже меньше. Пароль сегодня «восемь», шагом марш, – скомандовал ротный и сделал глубокий вдох свежего воздуха.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Город Грозный. Позиции третьего взвода. Окрестности консервного завода
– Тащи ещё ведро, – крикнул Скачков напарнику, придерживая рукой раскрытые двери десанта.
Титов спустился в канаву у дороги, черпая грязную воду ведром. Он выбирался наверх, держа тару обеими руками перед собой, боясь поскользнуться на скользкой глине. Крутил головой по сторонам, будто ворует эту мутную жижу, боясь поворачиваться спиной к частному сектору. Оттуда всё ещё доносилась стрельба, но уже далекая и редкая, скорее всего, за Сунжей. Сумерки сгущались, и на небе медленно зажигались звёзды, вечные соседи грустной физиономии луны.
Бойцы мыли лавку десанта. Вымывали кровь священника, собирая её грязными тряпками. Не торопились, делали это тщательно. Не хотелось видеть её следы у себя в машине. Довезли – это главное. А выживет ли, это уж как раз там, на небесах, решать будут.
Слово «Наташа» пробито пулями. Отверстия легли на надпись некрасиво, напоминая арабскую вязь. Судя по диаметру, били автоматы калибра 5,45. Этот фальшборт машины был подтверждением участия в боях, и Титов внутренне гордился этим. Этим гордился и Скачков, хотя оба понимали, что глупость.
Взвод занял двухэтажное здание. Небольшая постройка из бетонных блоков в один подъезд. Справа разрушенный дом из красного кирпича и виноградник, огороженный железной
