за кончик носа, прикрыл веки, — знаем откуда все это идет. Сказать? Ну ладно, молчу. Видел вас… Смотри — осторожнее!
— Чего бояться, — как мог солиднее произнес Ленька, — в своем городе кого нам бояться? Ха!
— А вон кто-то голубей гоняет, — протянул руку в синее, будто эмалированное от морозца небо Санька, — вот ведь кому чего, а голодному — щи.
— Сизари ничего, — пригляделся Ленька. И обрадовался. Жизнь все-таки, несмотря ни на что, свое берет.
Где-то хлопнул выстрел, но голуби продолжали кружиться. Только сбились плотнее…
XXV
После крещенских морозов городские улицы потускнели, снег потерял холодный искристый цвет и в сером густом воздухе веяло неясной тревогой. В душе у Леньки все острее просыпалось беспокойство, росло желание подогнать тягучую вереницу дней, быстрее увидеть и почувствовать волнующее приближение весны. И он ничего не мог поделать с собой, не мог долго высидеть дома и бродил по улицам, вышагивая порой до десятка верст, появлялся у Бурчаков усталый и неразговорчивый.
— И где это тебя носит? — укоряла его Наташа, — нарвешься на казаков и все, поминай, как звали… Им развлечение, а мне каково? Как я перед отцом твоим отвечать буду?
Ленька молча сидел за столом, жевал остывшую картошку, нехотя ковырял вилкой, сосредоточенно рассматривая застывшие на краях тарелки капельки сала.
— За целый день поесть не можешь хорошенько, — ворчала Наташа, — мои-то наелись и спят, только свистят носишками, а тут хороший мужичок уже и аппетита лишился… Может, приболел? Чего молчишь?
— Да так, ничего, — пожимал плечами Ленька, — спать охота просто.
Он лез на печку, накрывался теплым одеялом, но долго не спал. От Саньки он узнал вчера интересную новость: Барановский, оказывается, когда узнал о побеге, то при всех, прямо на заседании своего «комитета спасения» заявил: «Последние деньки доживаем — большевики сбежали». Санька все знал. А вот ему, Леньке, даже запретили появляться у Красинских… И к Левашову он мог приходить лишь когда разрешит Наташа. Чем он, Ленька, провинился? А обещали: дел и здесь много, оставайся в городе, помогать будешь…
— Спишь, жених? — спросила Наташа и задула лампу.
…Утром Ленька открыл глаза и зажмурился: из окна било солнце. И от его холодного света Леньке сделалось грустно; он до боли ощутил свое одиночество. Да, все было горько и непонятно: друзья разлетелись, Санька все больше отходит от него, занят, а при встречах рассказывает каждый раз все короче и небрежнее, отец появился и уехал, как в воду канул…
В это утро Ленька пошел к Красинским. Он твердо решил повидать Еву сегодня. От принятого решения сердце отмякло и Ленька шел по улице, с удовольствием вдыхая повлажневший воздух, любуясь пушистыми от инея деревьями. Казалось, умирающая зима собрала все силы и принарядилась, будто хотела сказать всем: запомните, меня такую вот, красивую и ласковую. Но люди в эту зиму не замечали многого, они жили другими заботами…
Раньше по ночам, а нынче и днем в стороне Зауральной рощи слышались выстрелы. Кто стрелял, в кого, зачем — доподлинно никто не знал. И разные слухи — тревожные, обнадеживающие, нелепые — ползли по городу…
Ленька вышел на Николаевскую и попал в поток прохожих. Народу было на удивление много и все спешили. Мимо Леньки прошел, подняв голову, щегольски одетый господин. Он вертел тростью, как фокусник. Ленька с завистью проводил взглядом щеголя. Разодет, как картинка. А вот лицо знакомое… Господин с тростью тоже обернулся и Ленька вскрикнул:
— Дядя Георгий?!
Господин быстро уходил. Трость замерла в руке. Да и прохожих на улице как-то сразу стало меньше. Но Ленька постоял, постоял и решил, что все же это не Георгий Коростелев: откуда ему взяться здесь сейчас? Да и зачем он разодетый, как буржуй самый последний, будет среди бела дня шляться по улице? Нет. Не он. Но чем дальше уходил Ленька от места встречи, тем больше сомнений возникало у него: почему щеголь обернулся? Почему так заспешил после того, как Ленька окрикнул его? Одежда? Но и отец зашел к Красинским в казачьей форме…
— Если это переодетый Георгий, — размышлял Ленька, — то он не зря появился в городе. Значит, готовится что-то важное… И надо, конечно, срочно увидеть Еву и расспросить ее: она уж знает все и не будет задаваться, как Санька…
Однако у гостиницы Ленька замедлил шаги. Он как-то оробел. Оробел не потому, что испугался войти в номера, а потому что застыдился: он вдруг увидел, что одет плохо, рукава куртки стали коротки, а сапоги пожухли и сморщились от мороза и времени, верблюжья шапка тесновата и давно не стирана. Ленька прошелся мимо окон. И тут неожиданно его окликнула Красинская-старшая. Она явно торопилась и даже не поздоровалась, не вынула рук из пушистой муфты.
— Ты чего тут? — лицо ее было без кровинки.
— Да ничего, — протянул смущенно Ленька, — я Еву…
— Ах, Еву… — вздохнула Красинская и попыталась улыбнуться, но губы ее как-то жалко дрогнули, — подожди здесь…
Ленька ждал долго. И когда решил уже уйти, увидел, как из гостиницы вышла Ева. Всегда так: ждешь — нет, а повернешься — тут она! Если и она спросит, зачем пришел, то я тут же уйду!
— Денек какой сегодня, прямо-таки замечательный, — сказала Ева, — а ну-ка пошли!
— Куда? — вырвалось у него.
— Пошли, — не слушая его, продолжала Ева, — экий ты недотепа! А я только что думала о тебе. Честно!
И Леньке сразу стало легко. Он с восхищением посмотрел в ее широко раскрытые блестящие глаза, с нежностью окинул всю ее обращенную к нему тоненькую фигурку в клетчатом легком пальто. Под низко повязанным оренбургским платком угадывалась высокая копна золотых волос. И Леньке захотелось сбросить платок, распустить мягкие волосы и перебрать их пальцами, погладить. Ему стало страшно и сладко от этого невесть откуда взявшегося желания, и он отвел взгляд:
— Хотел узнать у тебя о наших…
— Ой, чудачок, нашел кого спрашивать, — Ева пошла вперед, увлекая его за руку, — ты больше меня знаешь.
Ленька опустил глаза. — Ничего, — решил он, — раз она думала обо мне, значит, я ей нужен. Как хорошо это, когда человек нужен другому человеку! Придет лето, пойдем на реку, покупаемся и уж належимся на песке, отогреемся… — Ленька шел, чувствуя, как сильно бьется сердце, как свежо пахнет снегом и как легко подравнивает под его шаг свой Ева, уверенная в его мужском превосходстве, в его силе и защите. И он разговорился, ему захотелось вдруг выговорить все, даже то, что он не доверил и отцу.
— Я иногда думаю: как это плохо одному. Вот никого нет — ни брата, ни сестры. Ну отец,
