но никто из присутствующих не мог потребовать от него предъявить письменный королевский приказ. Им следовало беспрекословно выполнять распоряжение генерала. А если он обманул – король пошлёт его на плаху.
– Полчаса на сборы – и выводите ваших людей из крепости, – выдержав паузу приказал Киннемонд ритмейстеру.
– Не выведу, – буркнул в ответ старик.
– Что? Надоело быть ритмейстером? – вновь завёлся только что пришедший в себя барон Горн. – Да я вас…
– Ритмейстером меня назначил сам Густав Второй Адольф на поле боя, и никто не вправе повысить или понизить Якоба Берониуса, потому что это была монаршая воля великого короля, а не наместника его внука! – ледяным тоном, чётко выговаривая каждое слово ответил офицер, вплотную приблизившись к губернатору.
Горн понял, что перегнул палку. А ну как треснет сейчас по голове своим кулачищем, проткнёт Киннемонда длинной шпагой – и объявит посмертно обоих предателями. С такого станется! А эти рейтары подтвердят, что генерал велел сдать крепость без боя… И как ещё на всё это тогда посмотрят дядюшка, риксрод… А главное – самого Густава Горна на свете давно не будет! К тому же он сам достаточно давно служил, много раз слышал рассказы о чудаковатом ритмейстере, который после смерти Густава Адольфа многократно отказывался от производства в следующий чин, поскольку, по его мнению, никто не имел права изменить решение великого Северного Льва!
Разумом-то генерал понимал: ритмейстер абсолютно прав. И, будь под командой Берониуса эскадрон шведов-рейтар, а рядом бы находился майор Франц Граве с парой рот мушкетёров и пикинёров, Горн сейчас преспокойно потягивал бы вино на свежем воздухе, развалясь в любимом кресле. С хорошей артиллерией и лучшими воинами королевства он без боязни встретил бы у стен Ниеншанца всех русских гвардейцев, сколько бы их ни наплодил полковник ван Бокховен! Но… рейтар было так мало, а Киннемонд – не Граве! И барону Густаву Горну надлежит принимать решения как генерал-губернатору, а не как ритмейстеру Впрочем, раз этот старик хочет драки…
– Да вас никто и не собирался лишать чина, гере Берониус, – примирительно усмехнулся барон Горн. – Если хотите, разрешаю: лично вы можете оставаться в крепости и даже дать русским сражение. – Просто я считаю, что корнетов лучше вести корнету – рассмеялся губернатор и, довольный своим каламбуром, кивнул молодому офицеру, чтобы тот выводил из крепости кавалерию.
Отстранённый от командования старый ритмейстер побрёл к себе. Вдруг остановился, почувствовав горький запах: где-то горел хлеб. Офицер ещё не знал, что по приказу Киннемонда подожгли огромные запасы зерна, хранившиеся в Ниеншанце.
Навстречу Берониусу спешили жители с узлами и корзинами. На бастионах, перед тем как покинуть свои позиции, артиллеристы суетились у орудий, выполняя приказ коменданта: пушки – в реку!
Ритмейстер отправился к себе – вооружиться перед последним боем в его долгой военной жизни. Якоб Берониус решил: ни в какую Нарву он не пойдёт, а погибнет здесь, защищая вход в крепость, построенную ещё по приказу великого Густава Адольфа!
Конец Ниеншанца
– Худо, батька, – обращаясь к воеводе, ткнул пальцем в корявый чертёж ясаул. – Зараз не возьмём.
– А мы с двух сторон ударим, – возразил Потёмкин. – Где ворота, Васка? Не разумею на твоей парсуне!
– Великие тута, на Охту зрят, – ткнул углем в чертёж Свечин. – Ещё есть тута и тута, – поставил он с боков чёрточки, – но пред ними малые крепостицы – равелины.
– Так мы отсель, с Охты, приступ шанцев начнём – град-то Ниен пуст поди, все шведы со своей казной убёгли. А со стругов будем по крепости палить, – погладил бороду воевода.
– Струги потерям да товарищей потерям, – возразил ясаул.
– Послухай его, воевода, – посоветовал атаман. – Ты с царём Люблин воевал, а Лука под началом Татаринова – Азов[53].
– Ну? – вопросительно уставился на ясаула Потёмкин.
– У ентих бастионов, Васка сказывал, большие пушки имеются. Навроде тех, из которых ты, батька, по Орешку бьёшь. Супротив них фальконеты наши аки дитячьи игрушки, – начал излагать свой план ясаул.
Он неторопливо обсказал воеводе, что высадить войско на сушу перед равелинами да бастионами – всё одно что сразу с ним распроститься. Потёмкин согласился, но предложил иное:
– А ежели дальше по Неве пройти да на берег людей ссадить, пока други струги пальбой с фальконетов шведа отвлекать будут? Наши возвернутся, к стенам льня, вот тута совсем к обрыву крепость сходит, и на приступ пойдут.
– Дело, – кивнул седой ясаул.
– А стрельцы с пищалью пока на великие ворота приступ учинят! – вступил в беседу доселе молчавший Емельян. – Парой выстрелов в них дыру пробьют.
– Скока стрельцов? – наморщил лоб Лука.
– Полсотни.
– Мало. Стока ж казаков надоть, – ясаул посмотрел прямо в лицо атаману.
– А кто головой? – нахмурился Назар.
– Пятидесятник стрелецкий Фома Извеков, он урядник добрый, а моя б воля – давно в сотники пожаловал, – твёрдо ответил воевода.
– Пущай, для дела общаго, – сверкнув хищным взглядом в сторону атамана осклабился ясаул. – С десятскими сам перемолвлюсь. Споро шведа повоюем – лутче казакам. Град-то за Охтой богат!
– Зело богат, – подтвердил Свечин. – Ратуша в нём, две кирки лютераньские, дома купцов да дворян. Чуть дале – усадьба бывшего губернатора.
Атаман с ясаулом довольно ухмыльнулись. Они знали: убегавшие от войны жители, как в любой стороне бывает, всё добро не унесут, а тайников в богатых домах для проворных казаков не существовало.
– Так нынче ж приступ учиним, – подвёл итог речам своих советчиков воевода. – Пятидесятник с сотней людей и пищалью на великие ворота пойдёт. Атаман – на шанцы с двумя сотнями. Я тута буду, с Емельяном, со стругов по крепости палить. А ежели что – остатних людей с ясаулом пошлю. Сигналь стругам!
– Щас, батька! – пошёл исполнять приказ ясаул. Старик не перечил, как обычно, поскольку воеводское слово верно: надо твёрдо обсказать стрелецким урядникам да казачьим десятским про грядущий приступ.
Вскоре суда стали сбиваться ближе к воеводскому стругу.
…Последними крепость покидали рейтары. Генерал-губернатор Ингерманландии барон Горн специально отрядил их в арьергард. Во-первых, это были прекрасные воины, которые, учини русские погоню, могли бы задержать их довольно надолго. А во-вторых, он совсем не желал, чтобы при первой же перестрелке, которая вполне могла возникнуть с разъездами противника на пути к Нарве, в него попала пуля, выпущенная из шведского пистолета. Горн понимал: рейтары под шумок вполне могли свести с ним счёты за оставленного в Ниеншанце на убой храброго ритмейстера.
Якоб Берониус после разговора с Горном зря времени не терял. Вернувшись к себе на квартиру, рейтар придирчиво осмотрел свои превосходные чёрные доспехи: сколько сабельных ударов отразили эти
