Но закончить фразу ему не удалось, поскольку теперь он видел, что именно мы делали, стоя на коленях.
— Господи, спаси и сохрани нас, грешных! — воскликнул он. — Теперь, значит, эти бесстыжие потаскухи и до детей добрались? Вам должно быть стыдно!
— Боюсь, что нам — нет, — бросила Нора. — Пойдём, Молли.
— А выглядели такими порядочными маленькими девочками, — пробормотала женщина. Мне показалось, она чуть не плакала от ужаса.
Джентльмен и его жена лишились дара речи.
— Пойдём, Молли! — повторила Нора, и мы постарались как можно быстрее проскочить мимо ворот Тринити-колледжа. Пока мы шли, речь к женщине вернулась, и она завопила:
— Вот уж не думала, что доживу до этого дня! При личные ирландские девушки, а ведут себя будто хулиганки малолетние!
Свернув за угол, мы расхохотались.
— Молились, надо же! — воскликнула Нора.
— Ну, в некотором смысле так оно и было, — ответила я с вызовом. — Молились, чтобы люди пришли на митинг.
— Не уверена, что учителя в школе посмотрят на это именно так, — возразила Нора. — Или наши родители, если на то пошло. Уж скорее они согласятся с этой парочкой.
— Ну что, ещё одну? — спросила я, разглядывая оживлённую Графтон-стрит, по которой текли потоки людей, лошадей и транспорта, как моторизированного, так и гужевого. Тротуары здесь были слишком узкими и слишком переполненными, чтобы на них можно было писать. Разве что нам пришло бы в голову сделать это на стене какого-нибудь магазина — то есть несомненно вляпаться в неприятности.
— Давай просто напишем «Право голоса для женщин», — предложила Нора. — Так гораздо быстрее.
Что мы и сделали. Я опустилась на колени и огромными буквами вывела на тротуаре:
ПРАВО ГОЛОСА ДЛЯ ИРЛАНДСКИХ ЖЕНЩИН
А потом, отряхнув платье (и стараясь не обращать внимания на любопытные и, надо сказать, удивлённые взгляды прохожих), была вынуждена признать, что время действительно позднее и пора идти домой.
Родители, безусловно, рассердились бы, узнай они, что я слоняюсь по городу, но на самом деле здесь мне ничего не грозит. Они вечно рассуждают о поджидающих на улицах опасностях, хотя я даже не представляю, что, по их мнению, может с нами случиться: уж точно не ограбление, поскольку денег у нас всё равно нет.
Я поделилась этой мыслью с Норой, но она не согласилась:
— А как насчёт Флоренс Домби в «Домби и сын»[23]? Какая-то отвратительная старуха завлекает её в переулок, чтобы украсть и продать её хорошенькое платьице.
Книгу я, конечно, читала, но и подумать не могла, что подобное может с нами случиться.
— Флоренс было всего шесть! — воскликнула я. — Уверена, даже Диккенс не думал, что старухи-воровки могут заманить в своё логово четырнадцатилетних.
Нас действительно никто никуда не пытался заманить, хотя какие-то мужчины довольно угрожающего вида и бросали нам вслед непонятные, но, судя по их ухмылкам, весьма забавные слова. А едва мы свернули на Дорсет-стрит, за нами увязалась ватага оборванных ребятишек, которые тотчас же принялись выпрашивать у нас мелочь.
— Ну же, барышня! — выкрикнула одна девчушка с огненно-рыжими, как у Норы, волосами. — Дай нам хоть полпенни!
— У нас и фартинга нет, — развела руками Нора.
— Простите, — добавила я так вежливо, как только могла.
Но сердце всё равно защемило, такими они были тощими и грязными. Я вспомнила, как однажды Дженни, сестра Мэгги, рассказывала, что в этой части города есть дома ненамного больше нашего, где живут десятки людей и на всех лишь одна уборная. Как жаль, что у меня не было для них пары монет! Хотя пара монет здесь ничего бы не решила. Будь у меня деньги, я бы с ними поделилась, но я даже не знала, как им это сказать, чтобы слова не прозвучали насмешкой или презрительным фырканьем. К тому же — хоть мне и было стыдно за это чувство — я их, таких шумных и таких грязных, немного побаивалась. Что, как я понимаю, было с моей стороны весьма глупо и заносчиво. Я и сама была бы грязной и, скорее всего, чересчур шумной, если бы росла в крошечной каморке в окружении множества других людей.
Впрочем, они быстро поняли, что денег у нас и вправду нет. «Раз вы в такой нужде, мы, так уж и быть, скинемся кто сколько может, наскребём для вас пару шиллингов», — хихикнула рыжая девчушка, и они, хохоча, побрели обратно на свою улицу. Может, если бы у женщин было право голоса, такие дети жили бы лучше, подумала я. Но потом вспомнила про тётю Джозефину, любившую говорить, что бедняки просто ленивы и что она не может понять, почему бы им почаще не мыться и не стирать одежду. Такие, как она, никогда не станут голосовать, чтобы улучшить их жизнь.
Вот бы я посмотрела, как сама тётя Джозефина стирает себе платье, живя в тесноте, без водопровода и без гроша за душой. Уж конечно, она ни разу в жизни даже платочка не постирала: всё отправляет в ту же прачечную, что и мы. А кружева заставляет горничную отбеливать вручную. Не слишком ли высокомерно с её стороны попрекать других нежеланием мыться?
— Ты что-то притихла, — сказала Нора, когда мы подошли к её переулку.
— Думала про тётю Джозефину, — рассеянно ответила я.
— Ну перестань. Подумай лучше, как нам отпроситься на тот большой митинг.
— А я уже подумала. Уговорю Филлис взять нас с собой.
Судя по всему, моя гениальная схема Нору не впечатлила.
— С чего ты взяла, что она согласится, раз уже отказалась? Я так понимаю, она считает, что мы слишком этим увлекаемся и, если попадём на митинг, твои родители тотчас же обо всём узнают. И что же может заставить её передумать?
— Шантаж, — самодовольно бросила я.
Да, согласна, слово отвратительное, но работает же!
Вечером, после того как отец дочитал очередную захватывающую историю о приключениях Питера Фицджеральда (тот спрятался от бандитов в каминную трубу, но теперь горничная, не подозревая о Питере, собирается разжечь под ним огонь), я зажала Филлис в углу.
— Мне нужно с тобой поговорить.
— В самом деле? — устало переспросила Филлис.
— Да. Я хочу, чтобы ты взяла нас с Норой на субботний митинг.
— Сколько можно повторять? Нет и ещё раз нет. Ни одну из вас я с собой больше не возьму. Это слишком рискованно.
— Но почему? — возмутилась я. — Мы же всей душой поддерживаем движение.
