его, заявив, что они с Императором находили согласие по всем вопросам и что она не принимала никаких решений без его одобрения. Большинство ее встреч с министрами имели отношение к госпиталям, учреждениям Красного Креста, военнопленным и другим проблемам благотворительности. Напротив, экс-Император не чувствовал себя обязанным объяснять или оправдывать свои решения и не пытался поддерживать разговор. Керенский был изумлен спокойствием и самообладанием Царя и впоследствии признал, что не могло идти и речи об измене или контрреволюционной деятельности Августейшей четы.
Но вот длинный и трудный март кончился, впереди ожидались Страстная седмица и Светлое Христово Воскресение. В начале апреля во дворец был приглашен отец Афанасий Беляев, принесена чудотворная икона Божией Матери с Богом л аденцем «Знамение». Была отслужена
обедня по случаю дня рождения Наследника. Икону несла процессия священников и дьяконов, которых солдаты пропустили во дворец. Настоятель был глубоко тронут, когда «горячо, на коленях, со слезами, просила земная Царица помощи и заступления у Царицы Небесной». Граф Бенкендорф вспоминал, как процессия покидала дворец, как семья, проводив ее до балкона, смотрела ей вслед, пока священники не скрылись. «Это прошлое уходит от нас, чтобы никогда не вернуться. Воспоминания об этой церемонии навсегда останутся со мной, и я не смогу думать о ней без глубокого волнения».
На дни Страстной седмицы и Пасхи священнику разрешили переехать во дворец. В своем дневнике он называет некоторые блюда, которые подавались во время Великого поста: рубленая капуста с маринованными огурцами и картофелем, щи с грибами, рисовые котлеты, жареная корюшка, яблоки в сладком сиропе, компот из фруктов. Тесное общение с Царской семьей обрадовало его, но в то же время наполнило сердце грустью.
«Надо самому видеть и так близко находиться, чтобы понять и убедиться, как бывшая Царственная семья усердно, по-православному, часто на коленях, молится Богу. С какою покорностью, кротостью, смирением, всецело предав себя в волю Божию, стоят [они] за богослужениями. И у меня, грешного и недостойного служителя Алтаря Господня, замирает сердце, льются слезы, и, несмотря на гнетущую тяжесть затвора, благодать Господня наполняет душу».
«Первый раз в присутствии Государя, за великим входом, когда нужно было вместо Благоч(естивейшего) Самод(ержавнейшего) Гос(ударя) Импер(атора) и пр. говорить о Державе Рос(сийской) и Врем(енном) Правительстве), я не сразу мог собраться с силами и едва не разрыдался. Надорванным голосом, сбиваясь в словах, (я) закончил поминовение…»
Все обитатели дворца, включая прислугу, исповедовались в Страстную седмицу: в среду — пятьдесят четыре, в пятницу — сорок два слуги и особ свиты, включая двух докторов; затем исповедовались фрейлины и члены Императорской семьи. Исповеди Великих Княжон и Алексея произвели глубокое впечатление на отца Афанасия Беляева.
«Как шла исповедь — говорить не буду. Впечатление получилось такое: дай, Господи, чтобы и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего Царя. Такое незлобие, смирение, покорность родительской воле, преданность безусловная воле Божией, чистота в помышлениях и полное незнание земной грязи — страстной и греховной, меня привело в изумление, и я решительно недоумевал: нужно ли напоминать мне, как духовнику, о грехах, может быть, им неведомых, и как расположить к раскаянию в неизвестных для них грехах».
Еще больше его поразила исповедь их родителей.
«За нею [Татьяной Николаевной] пришла Государыня, взволнованная, видимо, усердно молившаяся и решившаяся по православному чину с полным сознанием величия Таинства, исповедать пред с(вятым) Крестом и Евангелием болезни сердца своего. За нею приступил к исповеди и Государь… О, как несказанно счастлив я, что удостоился, по милости Божией, стать посредником между Царем Небесным и земным… Это до сего времени был наш Богом данный Помазанник… И вот ныне, смиренный раб Божий Николай, как кроткий агнец, доброжелательный ко всем врагам своим, не помнящий обид, молящийся усердно о благоденствии России, верующий глубоко в ее славное будущее, коленопреклоненно, взирая на Крест и Евангелие, в присутствии моего недостоинства, высказывает Небесному Отцу сокровенные тайны своей многострадальной жизни и, повергаясь в прах пред величием Царя Небесного, слезно молит о прощении в вольных и невольных своих прегрешениях».
Затем наступило Светлое Христово Воскресение, когда господа и слуги собрались вместе в полночь, чтобы воспевать великое, радостное событие. После литургии Семья и свита разговлялись, а наутро Николай христосовался со всеми слугами, в то время как Александра Феодоровна дарила им фарфоровые яйца, сохранившиеся из прежних запасов. «Всего было 135 человек».
После этого дни пошли заведенным порядком: занятия, прогулки, работа. Изоляция была невыносима для всех. Наступил непродолжительный подъем духа, когда на Юго-Западном фронте началось наступление, но спустя две недели все надежды рухнули. Войска отказывались подчиняться приказам, перестали наступать и даже отступали без всякого нажима со стороны врага. Николай был в отчаянии.
У ГИББСА тоже не все складывалось удачно, хотя он был свободен и достаточно занят в Петрограде. Много его вещей оставалось в Александровском дворце, а еще больше — в номере могилевской гостиницы «Hotel de France». Когда в декабре 1916 года он сопровождал Цесаревича в Царское Село, то рассчитывал вернуться в Ставку, чего так и не произошло.
Не зная, в чьем теперь подчинении гостиница и какое министерство ведает такими проблемами, он обратился за помощью к сэру Хенбери-Вильямсу. Британский атташе ответил телеграммой, что, как он выяснил в гостинице, его вещи переданы слуге, которого он посылал за ними. Информация была не слишком обнадеживающей, поскольку никакого слуги Гиббс не посылал. Солдат, прикрепленный обслуживать его в отеле и подчинявшийся своему командиру, сменился.
