числе и для продувки моделей в натуральную величину. Удовольствие, которого Сикорский был лишен в ангаре на Лонг-Айленде. Теоретическая наука шагнула далеко вперед, но Игорь не собирался сдавать позиций. В конце концов, он уже давно не школьник. S-29A, воссозданный после возвращения в Россию (естественно, с кириллическим обозначением и без литеры «А»), оказался исключительно удачным самолетом. С моторами «Либерти», закупленными в Америке, машина легко взлетала с малых площадок, могла держать горизонтальную скорость при одном работающем двигателе и даже набирать при этом высоту. Самолет был прост в управлении.
В Россию удалось выехать лишь на следующий год после Рахманинова. Дома (слово-то какое, аж мурашки по коже и слезы на глазах…) Сикорского действительно помнили и ждали. Сразу по возвращении в Петроград ему устроили встречу с Колчаком. Бывший адмирал, а ныне глава государства, принял конструктора доброжелательно, вспомнил о его выдающихся заслугах. Игорю было не по себе, он помнил о собственном прежнем отношении к этому человеку. Но с другой стороны, какое моральное право он имеет его осуждать? Колчак взял власть с оружием в руках, она ему не сама в ладонь упала, а он, Игорь Сикорский просто сбежал. Нет, не просто. Хуже, намного хуже. Трусливо сбежал, бросив семью. Испугался. А вот Коля Поликарпов, Андрей Туполев и другие, не испугались, не ощутили себя ненужными России. Они и при большевиках делали все для того, чтобы в родной стране была авиация. Своя собственная. Не хуже, а лучше зарубежной.
Игорю стало стыдно. Ему стало вдвойне стыдно за то, что теперь его никто ни в чем не обвинял, ни единым намеком не показали ему, что он здесь чужой, «американец». Старые друзья, с которыми он начал путь в небо, спотыкаясь и падая, но всегда поднимаясь, ему действительно были искренне рады.
С Колчаком они пересекались прежде. Еще в бытность начальником балтийского оперативного управления, Александр Васильевич разработал план войны на море с использованием нетрадиционных средств. Тогда, за два года до войны, перевернувшей весь мир, Сикорский получил контракт на формирование первого подразделения морской авиации. Сначала оснащал поплавками аэропланы «Бреге» и «Морис Фарман». Потом превратил в гидросамолет собственную машину C-5, доработав ее так, что она стала, фактически, новым самолетом.
Колчак обещал всяческое содействие. Гидропланами в России в настоящее время никто не занимался.
Сикорский высказал пожелание предварительно съездить в Киев, на малую родину. Повидать сестер и дочь. Судьба первой жены его не интересовала. Их разрыв случился еще до эмиграции. Ольга, тезка сестры, увлеклась революционными идеями и сбежала, бросив новорожденного младенца на попечение семьи мужа. Он не хотел ее ни видеть, не знать. Хотя, по справедливости, сам сбежал от Тани. И это его мучило. Лиза пока осталась в Америке.
Путешествие по разоренной войной стране потрясло Игоря до глубины души. Тогда, весной двадцать пятого, еще и речи быть не могло о том, что больной пошел на поправку.
Летом девятнадцатого армия Колчака прорвалась за Вятку и фронт Красной армии рухнул. К зиме Колчак взял Москву, а следующей весной, совместно с армией Юденича — Петроград. Разгром большевиков не привел к немедленной победе. Их ожесточенное сопротивление продолжалось еще долго. Александр Васильевич объявил об окончании Гражданской войны спустя год, но фактически кое-где до сих пор было неспокойно.
Верхушка партии большевиков бежала за границу. Ленин укрылся в Швейцарии. Коминтерн превратился в террористическую организацию, текущий лидер которой, бывший наркомвоенмор Троцкий, все еще оставался большой головной болью новой России, хотя многие его соратники уже уничтожены или приговорены к смертной казни заочно.
Наиболее умеренное крыло партии после потери значительной части руководства возглавил человек, которого Колчак называл не иначе, как — «этот террорист Джугашвили». Тем не менее, он считал его наиболее вменяемым и адекватным из всей этой братии. Умеренные уже несколько лет пытались инициировать переговоры о прекращении всяческой борьбы, и возвращении на родину с гарантиями неприкосновенности. В качестве «оплаты» за прекращение политического преследования они предлагали сдать агентурную сеть Коминтерна, иностранные счета партии. Вопрос сей всерьез рассматривался правительством Колчака из-за того, что присутствие, пусть чисто номинальное, в законодательной власти представителей проигравшей стороны могло снять или хотя бы немного уменьшить немалую напряженность, еще остававшуюся в стране.
Игорь с большим удивлением узнал, как много военных и гражданских служащих поддержали власть большевиков. Поддержали не по принуждению, а по зову сердца. Среди них было немало дворян. Сикорскому рассказали, что многие бывшие офицеры, надев фуражки с красными звездами, сражались умело и отчаянно. После краткого, но кровавого всплеска репрессий против красных, последовавшего непосредственно за взятием колчаковцами Петрограда, Александр Васильевич распорядился умерить пыл в отношении бывших товарищей по оружию, еще недавно деливших один окоп на Германском фронте, а ныне оказавшихся в стане врага. Он хотел понять причины, мотивы. Уже убедился, что этого противника не остановить массовыми расстрелами, можно лишь загнать обратно в подполье, где тот прежде успешно существовал при попустительстве и слепоте Романовых.
Россия лежала в руинах. Счет жертв пошел на миллионы, хозяйство полностью разрушено, уничтожена промышленность, потеряны многие территории, а на оставшихся еще десятилетие орудовали бандиты всех мастей, не признававшие ни красных, ни белых, ни серо-буро-малиновых.
Порядок наводился железной рукой, чаще всего с большой жестокостью.
На Украине, глядя из окна вагона на сожженные правительственными войсками деревни, обвиненные в содействии «зеленым», Сикорский лишь печально вздыхал:
— Ничего в этом мире никогда не изменится.
Еще в гимназии он, каким бы странным это ни казалось теперь, гораздо больше увлекался гуманитарными науками, нежели точными. Нынешняя ситуация до боли напоминала одну из первых Гражданских войн в Риме, разгром партии марианцев, развернувших под началом своего безумного вождя кровавый террор в Вечном городе, и последовавшую за этим, не менее страшную диктатуру Суллы.
— Как будто и не было двух тысяч лет… Все те же проскрипции, репрессии…
Дочь Таня Игоря испугалась и спряталась за юбку тетки, заменившей ребенку родную мать. А он в этот, в общем-то, не слишком радостный момент, вдруг понял, что не уедет. Больше никогда не уедет от них. Только перевезет Лизу с новорожденным Сережей.
Он дал согласие. Прежде убежденный монархист, сколько он бессонных ночей провел, размышляя о судьбах Родины. Нет, оставаться в стороне — низко. Как он корил теперь себя за малодушие, приведшее его в Америку.
Он остается здесь. Он — русский.
Начались годы терпения. Только в отличие от полуголодного существования в Америке, на душе теперь не лежал камень собственной ненужности.
Непреодолимой трудностью казалось буквально все. Нужен дюраль? В Америке доставай из широких
