амуницию.
– Правда, Николай Николаевич, что-то затупил и я. Двенадцать комплектов через три месяца, летом, когда она уже никому на хрен не нужна, не в футбол же в ней играть, – Аполлонов пресек попытку Вовки встать и сам плюхнулся рядом.
Команда столпилась за спиной Романова и тоже осуждающе осуждала. Молчали насупленно. От Якушина уже все знали, что им такую броню сделают, а тут такой облом.
– Пресс-формы…
– А как шестнадцатилетний пацан один сам все сделал? А у тебя фабрики, бюро всякие, не, не пойдет так. Через неделю, – Аполлонов показал Романову два пальца, потом мотнул головой, соглашаясь, что мало, и еще пятерню к ним присовокупил.
– Товарищ генерал! Вы ставите нереальные сроки. – Вот откуда Гайдай лучшую фразу для «Кавказской пленницы» спер. «Вы даете нереальные планы! Это, как его, волюнтаризм!!!»
– Володя! Скажи ему, – генеральский палец угодил в председателя комитета, – за сколько сам сделаешь, если… – Аполлонов обвел указующим и наказующим своим перстом нагрудник, – тебе нитки дать.
– Войлок, конский волос, куски ко…
– Фигня. За три дня сделаешь?
– Сделаю. Только…
– Слышал, Николай Николаевич, пацан, школьник, за три дня. А у тебя, мать их, кандидаты и производство.
– Ну, – Романов тоже сел на скамью и оглядел мутноватым взглядом притихшую команду.
– Ну, – поторопил его генерал.
– Двенадцать комплектов? Ну… – почесал затылок, бобриковая шапка свалилась.
– Ну? – все хором.
– А! – махнул рукой. – Приедут завтра в восемь утра мерки снимать. Все у тебя, может, тогда в ресторан? – Романов отстранил рукой сидевшего между ним и генералом Фомина.
– Не, не, Николай Николаевич, ты скажи, что Володе причитается за изобретение?
– Считать надо. Думаю, премия за все пять авторских свидетельств составит примерно тысячи три – тысячи шесть… сот рублей.
– Вы там хорошо посчитайте. Комсомолец вон чего придумал, и в газету его. В «Советский спорт» и «Комсомольскую правду».
– Подумаем.
– Вот теперь можно и в ресторан победу отмечать. Михаил Иосифович, ты с нами?
Стоящий чуть в стороне от места действия Якушин тяжело вздохнул.
– Конечно, товарищ генерал.
– Да! Это… Аркадий Иваныч, ты вот раздели… Общество «Динамо» за победу принципиальную выделяет вам от нас им два талона на костюмы. В Военторге. Самый настоящий бостон.
– Бостон?
– Бостон. Чистая шерсть, от этих, как их, «мериносов». Козлов, в общем.
– Спасибо, товарищ генерал.
– Вам, мужики, за победу спасибо. Как ребенок радовался. Каждую шайбу в анналы нужно. Красота. А, Володя?! Когда втроем. Шедевр. Скажи, Николай Николаевич.
– Шедевр.
Вовки приехали в общагу усталые, но довольные. Матч был тяжелейший и чуть ли не самый важный за сезон. Даже если теперь проиграют ЦДКА, то серебро в кармане. А Фомин еще и надеялся, что совсем даже и не глупый, а скорее наоборот, умнейший тренер Чернышев сделает выводы из игры и поймет, что меняться нужно при первой же возможности. Это не футбол. Совершенно другая нагрузка на ноги.
Приехали, пришли на кухню картошки сварить, а там все смурные.
– Что случилось? – спросил Фомин у ожесточенно надраивающего сковороду Третьякова-маленького.
– Семен в больнице помер. Заражение пошло. А пенициллина не достали. В бреду и горячке помер. Врачи только руками разводят. А у него жена в Краснодаре и двое детишек малых. Как им теперь? – Иван тяжко вздохнул, ополоснул сковороду и, шмыгая носом, ушел с кухни.
Челенков знал, что пенсию назначат, есть в СССР такой закон. Вот только маленькая она. Если капитан получал зарплату за тысячу, то теперь жене с двумя детьми прожить на пенсию в 125, ну, даже 250 рублей будет ой как не просто. И помочь он не в состоянии. У самого последние сто рублей остались, а пока ни стипендии от «Динамо», ни премии за форму, дадут и то и то, но потом. Какое счастье, что насильник подвернулся. Одним хлебом бы они сейчас с Третьяковым питались, да обедом, усиленным, в столовой завода «Динамо».
Деньги кончатся через три, четыре дня. И на что жить? Правда, на следующей неделе Третьякова должны милиционером устроить. Завтра уже идет заявление писать. Сегодня Чернышев обрадовал. Придется пока тоже хлеба побольше покупать, да вот картошка еще есть.
Поели картошки, и Третьяков залез на свою верхотуру, а Вовка в паршивом настроении от известия о смерти капитана Радостина, повздыхав и побегав из одного угла их комнатушки в другой (целых три с половиной метра на три), решил домой письмо написать. Неделя с лишним прошла, а он обещал матери писать каждую не делю.
Сел, написал «Хелоу, предки», в смысле: «Здравствуйте, папа и мама» и остановился. О чем писать? О Наташе, о Свете, о смерти капитана Радостина, о победах и забитых шайбах. Нет. Там родители с ума сойдут. Мать сойдет. Отец только посмеется и скажет, хлопнув огромной ладонью по их чуть колченогому столу: «Наша порода. Фомин растет».
Потому ничего про женский пол писать не стал. Вот про то, что их с Вовкой Третьяковым поселили в одну комнату в очень хорошем общежитии, написал, про то, что купили чайник и сковороду, стаканы и даже заварочный чайничек. Добавил, что комендант кастрюльку выдал, вот только что в ней картоху варили. Чтобы мать не паниковала, а отец, грозно глядя на нее, не спрашивал, а деньги у него откуда, приврал, что выдали ему и Третьякову стипендию от общества «Динамо». Передал привет Мишке. Куцее письмо получилось, почти телеграмма. Опять задумался, что добавить. Не про погоду же?
Решил потрафить матери и написал, что кормят их еще дополнительно в столовой при заводе и даже шоколад в буфете дают, но он постоянно вспоминает ее пирог с рыбой, который она сделала после возвращения с рыбалки у деда.
Чуть лучше. Уже половина страницы. А, добавил, что ничего у него не сломано и не болит, и только что матч со «Спартаком» выиграли, и он три шайбы забросил, о чем, возможно, в «Советском спорте» напечатают.
Всё. Выдохся. Попрощался и, сложив письмо, засунул в выданный матерью конверт.
Заснул быстро. А вот сон был плохой. Нет, сон был хороший. Он играл в хоккей за «Динамо» с ЦДКА, и их команда побеждала, но тут Бобров забросил шайбу и счет сравнялся. И тогда Вовка пошел на сольный проход. Он применил мельницу против Анатолия Тарасова, опрокинув его на лед. Классным хитом врезался в Боброва, отшвырнув того к борту, а потом подъехал к воротам и вынул за плечи из них вратаря ЦДКА Валентина Григорьева. А потом, спокойно насвистывая, медленно-медленно закатил в пустые ворота шайбу.
Проснулся от свиста. Третьяков встал пораньше и делал зарядку. Рука еще перебинтована. Палец заживал медленно. Махал руками
