глаза и хотел уже признаться, что облачение, какое носил, ещё его никакой клятвой не связывало, но что-то закрыло ему уста. Он склонил голову и после маленькой паузы произнёс:
– Мне нечего на это сказать, кроме того, что должен покорно благодарить вашу милость за доверие. Честь для меня и гордость… но в то же время бремя, которого брать на плечи, не знаю, достоин ли. Это другое дело, пане воевода, с кафедры обучать латыни, поэзии, риторике, а хоть бы и философии, иная же взяться воспитывать детей на людей. Наука здесь как инструмент и добавление, а человечество – цель. Людьми, христианами и сынами этой короны они должны быть, и не последними, когда их в наследство великие обязанности ждут.
Справлюсь ли я, простой бакалавр, с этим!
– С моей помощью и под моим надзором! – воскликнул воевода. – Почему нет! Лучшее доказательство, что сможете их воспитать, то, что вам самого себя удалось воспитать.
Гжесь вздохнул.
– Да, пане воевода, но меня нянчили и обучали самые большие мастера на свете: нужда и сиротство. Кто знает, не легче ли бедному выбраться на верх, когда его хлестает судьба, нежели изнеженному в пелёнках, которого счастье усыпляет, либо заранее делает спесивым и дерзким.
– Вы действительно красиво говорите, – прервал воевода, – но не знаете о том, что я придерживаюсь вашего мнения, и детей своих сурово и дисциплинировано веду. Не требую также, не позволю, чтобы вы делали им послабления, оттого, что рождены в достатке, скорее требую, чтобы им не делали поблажки, когда нашкодят. Молодость излишне сдерживать негоже, потому что, запуганная, она теряет силу, но разгуляться также нельзя позволить, пусть знает границы.
Сказав это, воевода встал и, ударив в ладоши, ждал слугу, который показался в дверях.
– Пусть сюда придут Амор, Гратус и Рафал, – сказал он и вернулся на свой стул.
Не прошло минуты, когда другие двери медленно открылись и трое красивых ребят, однако убранных в серый кафтан, из которых самый старший мог иметь лет двадцать, вошли скромно и тихо, покорно поклонились отцу и по старшинству пришли поцеловать поданную им руку родителя.
По данному знаку они издалека поздоровались также с бакалавром, который их с интересом разглядывал. Приятно было смотреть на эти здоровые, красные, румяные, полные жизни лица, которые без стыдливости, но с уважением поворачивались к отцу, как бы ждали его приказов.
Амор и Гратус, старшие, похожие друг на друга, не много отличные возрастом, уже подростками имели в себе что-то рыцарское. Рафал, более нежный, с женским изяществом на красивом и бледном личике, больше них проявлял опасение и держался, точно хотел скрыться за братьями. Был это самый младший и почти ребёнок.
Воевода спросил их о том, чем занимались, что на сегодня им было задано. Амор отвечал на это в нескольких ясных словах, из которых Гжесь мог сделать вывод, что учёба едва начиналась. Не долго их продержав, воевода показал, что могут уйти. Мальчики, каким-то подозрительным взглядом смерив сидящего клирика и поздоровавшись с ним, поцеловали снова руку отцу и вышли.
Только за дверью послышался свободный и живой, поспешный шёпот убегающих ребят.
– Я хотел, чтобы вы их видели, – сказал воевода. – Сильные, здоровые и не избалованные, но заранее я их не велел слишком много учить, дабы могли сперва подрости и окрепнуть. Теперь уже им и скамья, и сидение над таблицей не повредит.
Постучали в дверь. Воевода встал, обращаясь к бакалавру:
– Подумайте, – сказал воевода, – завтра или послезавтра дадите мне ответ. Не хочу, чтобы вы, не подумав, приняли обязанность, а я желаю, чтобы она была вам приятна, а то, что в моих силах для услаждения её, я сделаю.
Это будет неволя, – добавил он с улыбкой, – но кто же, и когда человек свободен? И короли этим похвалиться не могут, потому что и их обязанность в железных оковах держит.
Грегор поклонился, обещая скоро дать ответ, и как пьяный вышел из воеводинского двора.
Спеша оттуда к Бальцерам, он так был погружён в себя, что не видел людей, и что делалось около него, не знал. Лена, сидя у окна, ждала его, а он был так погружён в мысли, что прошёл мимо дома и она должна была позвать его… только тогда он опомнился.
Она вышла к нему на порог.
– Ты несёшь какое-то тяжкое бремя! – сказала она.
– В самом деле, и такое, которое я не мог ожидать, – ответил Гжесь, падая на лавку.
Тут он начал рассказывать о своём разговоре с воеводой, который Фрончкова не дала ему закончить, хлопая в ладоши и зовя отца, мужа и мать с воодушевлением, в какое её привела новость о милости пана воеводы.
Гжесь стоял несколько удивлённый, потому что это ему больше бременем казалось, чем благодеянием, но Лена думала по-своему.
– Что тут думать? Что решать? – воскликнула она. – Эта первая ступень, чтобы подняться наверх. Ты не знаешь, что дети воеводы каждый день ходят в замок, дабы развлечь королевичей. Достаточно, чтобы ты переступил эти пороги, а там, как всюду, о тебе узнают. Ты бы отбросил ради жалкого бакалаврства судьбу, какая тебе уготована?
Кто знает, не станет ли учитель воеводичей бакалавром королевичей? А король старый! А королева умная пани, а старшему Владиславу уже обеспечили корону. Смотри, что тебе отворяется, разве можешь ты колебаться принять счастье, которое жареным голубем падает тебе в рот.
Грегор стоял ещё в задумчивости, когда неугомонная женщина, ударив его по плечу, смеясь, поздравляя, велела наливать мужу кубок вина.
– Выпьем за здоровье, не знаю, будущего канцеляриста или…
Бальцеры, Фрончек обнимали его, словно дело уже было решённым, а Лена и слышать не хотела о дальнейших рассуждениях.
– Завтра пойдёшь благодарить воеводу и выберешься из коллегии. Счастливого пути, потому не сомневаюсь, что он будет счастливым.
Быть может, Стременчик и без этого женского уговора принял бы предложение воеводы, однако, верно то, что пророчила ему Лена, произвело на него впечатление и склонило чашу весов.
Выйдя из дома уже менее неуверенным в себе, он направился прямиком к старому ксендзу Вацлаву. Невзирая на слабое зрение, пользуясь очками, каноник, как всегда, читал что-то в книжке, которую положил на пюпитр, когда увидел, что пришёл его любимый ученик.
– Отец, – воскликнул Грегор живо, – слушайте, с чем я пришёл. Вот, что снова судьба мне приготовила.
Ксендз Вацлав, не отзываясь, насторожил уши… Стременчик начал ему всё быстро, содержательно рассказывать, но уже таким образом, как будто защищался и объяснял, что такого подарка ему отбрасывать не стоит.
Каноник не прервал ни словом, не показал удивления,
