жемчуг из холмогорских рек, и немецкий жемчуг тихих вод… Не жаль тебе будет, Татьяна, отдать эту красоту?
— А зачем же, Козьма Минич, отдавать ее? — удивилась Татьяна Семеновна.
— Надо, жена, надо! Все отдают. Один даст сто рублей, другой — целую тысячу; а у кого ничего, тот и грошик несет. Мы же с тобой должны быть первыми в деле таком.
Татьяна Семеновна вздохнула. Она провела рукой по глазам и потрогала шкатулку, словно прощалась с нею.
— Что ж, — сказала она, склонив голову. — Надо так надо, Козьма Минич. Коль уж такое время подошло… Вот еще возьми! — Она вынула из ушей свои серьги и положила в шкатулку. — Вот еще… — И она стала снимать с пальцев драгоценные перстни, сняла с головы парчовую повязку и отвернулась, стыдясь своей непокрытой головы.
Когда Татьяна Семеновна освободилась от всего, что красило ее столько лет, она показалась Минину еще краше. Совсем еще не старая, с русыми косами, уложенными вокруг головы, голубоглазая и белолицая… «Лебедь белая», — подумал Козьма.
Он захлопнул шкатулку и подошел к жене. В уголках глаз у нее крупными жемчужинами блестели слезы, но она радостно улыбалась.
«Вот он, подлинный жемчуг скатный!» — подумал Минин, заметив эти слезы.
— Молодец ты у меня, Татьяна! — сказал он и погладил ее волосы.
ВОТ ЗДОРОВО!
В короткий срок Минину удалось собрать большую армию. И не только собрать, но и одеть ее и снарядить. Значительны были и запасы провианта, заготовленного Мининым для прокормления войска.
А в это время в Мугрееве шла своя подготовка. Князь Дмитрий Михайлович уже совсем оправился от ран. Проходя мимо кузницы, он останавливался у раскрытых дверей и смотрел на Андреяна — как работает кузнец. Андреяну помогал Сенька: то огонь в горнушке раздует, то щипцами схватит кусок раскаленного добела железа и сунет в ведро с водой. Ох, и зашипит же сразу железо, окунутое в воду! «Как Змей Горыныч», — думает. Сенька, вспоминая сказку, которую бобылка Настасея, бывало, рассказывала в Мурашах ребятам.
Вскоре после возвращения своего в Мугреево Сенька спохватился:
— Маманя, а где же Жук?
Арина так и стала с ухватом в руках возле топившейся печки.
В самом деле, за протекшие месяцы она столько тужила о больном Андреяне и пропавшем Сеньке, что ей на ум ни разу не пришла мысль о Жуке — черном, как сажа, песике с хвостом, туго закрученным в крендель.
— Вона! — сказала она наконец в крайнем удивлении. — Гляди ты, и Жук потерялся!
— Жук! Жук! — стал звать Сенька свою собачку. Но Жука не было. — Потерялся, — сказал печально Сенька, натянул полушубок и выбежал на мороз.
В кузнице у отца он забыл о Жуке.
Близился день, когда Пожарскому предстояло снова выступить со своими людьми, чтобы стать во главе ополчения, собранного в Нижнем Новгороде.
Кузнец Андреян и на этот раз должен был принять участие в походе. Решено было, что вместе с Андреяном опять отправятся и Арина и Сенька.
Федоса Ивановича Пожарский с собой не брал: старик был уже совсем плох. Однако у старого Федоса хватило сил выйти из своего домишки к воротам, как только он услышал звуки труб и удары в бубен. Мимо Федоса Ивановича проехал Пожарский, проехал на гнедом коне, потому что серый в яблоках жеребец был брошен во время боя, в суматохе, после того как тяжело раненного князя уложили в парные сани и умчали из Москвы в Троицкий монастырь. И красовался теперь на сером жеребце, должно быть, какой-нибудь чванливый пан…
Зима в том году завернула рано. Насыпало снегу, набило ухабов…
До Нижнего Новгорода добирались — одни верхом, другие на дровнях, в розвальнях, пошевнях.
— Берегись, Сенька, — смеялся Андреян: — как подкинет — того гляди, язык себе откусишь!
Так, или, вернее, почти так, оно и вышло. Сенька зазевался на ворону, которая сидела на придорожной вешке, а тут, как на грех, на ухабе здорово тряхнуло. Сенька вскрикнул и прикусил язык до крови.
— Ой-ой-ой-ой! — захныкал Сенька от щемящей боли.
Потом обернулся к вороне и погрозил ей кнутовищем.
Но ворона здесь была ни при чем.
Впрочем, Сенька сразу же перестал думать об этом, потому что путники уже въезжали в Нижний Новгород и навстречу им валили толпы людей.
У воеводской избы в Нижегородском кремле ополченцы поджидали своего воеводу. Минин, Ждан Болтин и Петр Митриев поднесли Пожарскому хлеб-соль. Колокольный звон разливался по всему городу и уходил в окрестные поля.
— Воробей-эй! — вдруг закричал Сенька, заметив белозубого, черномазого паренька, не отстававшего от Петра Митриева. — Тимоха-а!
Воробей, в новом овчинном тулупчике, поднял голову, хмыкнул носом и, найдя глазами Сеньку, подбежал к нему.
Они схватили друг друга за руки.
— Вот здо́рово! — воскликнул Сенька. — Воробей, Воробейка… Ох, ты! Воробей, айда в Москву шляхту бить!
— Петр Митриев не пускает, — сказал Воробей. Он наклонился к Сеньке и шепнул ему на ухо: — А я все равно убегу.
— Ой! — крикнул Сенька, вспыхнув от восхищения. — Вот это здорово!
Но к ним уже семенил Петр Митриев.
— Ась? Чего? — твердил он, поднеся ладонь к уху. — Вона что! Опять вместе! Соловьи-воробьи… воробушки в коробушке… — И морщинки, как лучики, пошли у него вокруг глаз.
— Пусти, дедушка Петр Митриев, Воробья в Москву! — вдруг выпалил Сенька. — Шляхту мы с ним будем бить.
— Чего, чего? — Волосок на кончике бородки у Петра Митриева задрожал, как былиночка под ветром. — Шляхту? От горшка два вершка — и туда же, в Москву, шляхту… Вот спущу я вам обоим портки — и розгой вас, розгой!.. Родио-он! — крикнул он, заметив Родиона Мосеева, который, торопясь, пробирался куда-то сквозь густую толпу. — Родя, помоги мне моих соловьев посечь!
— Некогда, некогда! — замахал руками Родион Мосеев. — В другой раз.
Всю осень Родион Мосеев скакал с грамотами от Минина то в Рязань, то в Казань, то в Свияжск, то в Чебоксары. В грамотах Минин призывал все города русской земли участвовать в ополчении деньгами и ратниками. И потом всю зиму то один город, то другой слал своих ратников в Нижний, где они вливались в общее ополчение — в земское ополчение всей русской земли. Пожарский только диву давался, какая уйма народу скопилась за одну эту зиму в Нижнем Новгороде.
На дворе еще держались морозы. Снег стал колким и сыпучим. Но дни становились светлее, утра — прозрачнее. В одно такое прозрачное утро, когда небо рассинилось полосами промеж серебристых облаков, ополчение Минина и Пожарского выступило в поход освобождать Москву.
Ополчение двигалось медленно, набирая в попутных городах новых ратников.
