мензульного[266] землемерия». На том же самом основании я надеюсь доставить вам для «Эконома» и эту замечательную в своем роде статью, снабженную многими чертежами, тщательно и правильно исполненными.
– Ах, – воскликнул Песоцкий, – де грас, де грас! Нельзя ли бы теперь заполучить и эту вещь? Дайте только товар, деньги я выкладываю на стол.
– Зайди, Степан Иванович, – сказал я Сергееву, – к Ивану Максимовичу и пригласи его ко мне с его тетрадью о землемерстве.
Так как квартира Максимова была близехонько, через двор, то благообразный, скромный и учтивый до щепетильности этот молодой человек немедленно явился в моем официальном кабинете с изрядным свертком в руке. Я коротко объяснил, в чем дело; но Максимов, не ожидавший такого счастья и несравненно более, чем Сергеев, находившийся в невольничестве удельного ведомства, смутился, покраснел как маков цвет и несколько, по свойственной ему привычке, жеманясь, сказал мне тихим, но твердым голосом:
– Не нахожу слов, чтоб достойно благодарить за это ваше высокоблагородие; но, право, не знаю, как быть с этим. Может быть, его превосходительство господин директор, по возвращении своем, узнав об этом обстоятельстве, будет гневаться за то, что я, изготовив это наставление, правда, по собственному и личному своему побуждению, без малейшего, конечно, приказания с его стороны, позволил себе без его воли распорядиться своим трудом в мою пользу же.
Весь эгоистический деспотизм Аракчеевщины под стенами Петербурга так и вылился из этих откровенных слов учителя Максимова во всем своем отвратительном безобразии. Я понял, что, как ни мало развит был добрейший Иван Петрович, от него, однако, все это не могло ускользнуть и он будет непременно теперь трезвонить в Питере, что здешние учителя хуже плантаторских негров, не имея права ни на малейшую свою трудовую копейку. Надобно было как-нибудь это дело поправить, не пуская в огласку всей сути нашего макиавеллистического управления, а с тем вместе и не лишив Максимова того гонорара, который он мог получить, а потому я тут же сказал Максимову:
– Любезный Иван Максимович, ты этим безнамеренно, но все-таки очень дурно рекомендуешь общего нашего начальника перед посторонним человеком. Со всем тем я не хочу, чтобы Иван Петрович Песоцкий уехал от нас с тем впечатлением, какое он непременно теперь должен был получить. Итак, скажи мне, пожалуйста, Максимов, ведь господин директор, сколько мне известно, предоставил тебе недавно получить весьма изрядные деньги, всего, кажется, рублей до трехсот, от тех нескольких помещиков, которые по его же рекомендации заказали тебе копии с планов подробного межевания их имений.
– Предоставил-с, – отвечал Максимов, – но с тем, однако, чтобы я при рапорте представил эти деньги его превосходительству для помещения их на проценты в банк. Его превосходительство выдали мне на эту сумму именной билет; но в банке, вследствие их заявления, сделано распоряжение о выдаче мне означенных в билете денег лишь по сделанной на том билете собственноручной господином директором оборотной надписи.
– Точно то же, – выяснил я, – и теперь может быть сделано: твоя рукопись, кажется, не составит больше двух рукописей, приобретенных сейчас Иваном Петровичем Песоцким от Сергеева; он за свои получил пятьдесят рублей. Тебе Иван Петрович выдаст эту же сумму теперь, а ты представишь эти деньги, при твоем рапорте, мне, за отсутствием господина директора. Когда Матвей Андреевич приедет, я передам сумму эту ему, не считая себя вправе вносить ее в банк от себя. Впрочем, сегодня, вероятно, нас посетит его высокопревосходительство Лев Алексеевич (т. е. Перовский, тогда министр внутренних дел и товарищ министра уделов). Я об этом доложу ему, и надеюсь, что все уладится.
Торг был кончен быстро, и Песоцкий, рассыпаясь в благодарностях, уехал из Удельного земледельческого училища, увозя три статьи и говоря, что он надеется, что в зимнюю пору я буду свободнее и найду время написать для напечатания в «Экономе» за моею полною подписью несколько хозяйственно-практических статей, за которые издатели готовы уплатить мне ту цену, какую я найду нужным назначить.
События сложились, однако, так, что в том же году, с 15 ноября, я сделался снова постоянным петербургским жителем, оставив училищную службу «по болезни», которою, впрочем, правду сказать, я вовсе не страдал, в сохранением мне на год полного моего содержания и с обращением в деньги всего того, что я в училище получал натурою. Обаятельное чувство свободы и на меня повлияло самым волшебным образом: первые дни моего пребывания в Петербурге я, обеспеченный материально, независимый нравственно, посвятил осмотру моего родного города, не виденного мною в течение четырех с половиною лет моей затворнической службы. Бродя там и сям, я повстречал как-то раз на углу Невского и Малой Морской Ивана Петровича Песоцкого, который очень обрадовался, узнав, что я сделался опять оседлым петербургским жителем, и с купеческою смекалкой понял сразу, что для меня не вечна же та временная пенсия или синекура, какую теперь производило мне на 12 месяцев удельное ведомство. Ему стало ясно, что за сим я буду сговорчивее и беспрепятственно сделаюсь постоянным, может быть, работником редакции «Эконома», ведшей дело плохо и нуждавшейся в людях, имеющих чисто практические по части хозяйства сведения.
– Теперь вы наш, и мы вас завербовываем, – восклицал расходившийся Песец. – Булгарин в восхищении от приобретенных мною у вас статей ваших бывших подчиненных. Конечно, слог топорный, ме се не рьян[267]: у нас на то редактор-чистильщик! Да упивается только, шельма Фаддей, крепко, и того смотри, что эн бо матен прихлопнет его, безшеего черта, кондрашка. На всякий случай мне не мешает подумать о редакторе, который заменить бы мог родителя Выжигиных в случае его последней в жизни фарсы. А штукарь! Честное слово, штукарь! Вчера это были мы с ним, с Кукольником и со всею честной нашей компанией у Матвея Дмитриевича Ольхина на крестинах. Господи Боже мой! Шампанского одного Фаддей чуть не ушат выпил и почти всю джонку опустошил; а потом сегодня поутру, уж часу так в восьмом, послал это в Милютины[268] за устрицами да за белою померанцовкой – ради опохмеления. И как рукой сняло! Молодец молодцем сегодня! Застал давеча за работой: строчит, строчит!..
– Ну, – сказал я смеясь, – ежели в условие сотрудничества по «Эконому» входит то, чтобы водить пьяную со всеми вами, господа, компанию, то уж, извините, я ни под каким видом сотрудником вашим не буду.
– Нет, нет, – вскрикивал Песоцкий, – как можно? Это только «наша» беспардонная компания так время проводит, да и то ведь не всегда, а так кельке фуа[269]. Но вы теперь в нескольких саженях от моего жилья. Сделайте одолжение, не оставьте, посетите мою
