помогала при меланхолии, истерии и хлорозе[117] («зеленой болезни»).
Несмотря на местами позитивное отношение к сексу, нужно понимать, что половой акт в первую очередь был нацелен на рождение детей, поэтому сексуальные практики и вариации сексуального поведения одобрялись или не одобрялись в зависимости от достижения этой цели. Так, Венетт, например, предупреждал, что от позиции «женщина сверху» рождаются «карлики, калеки, горбатые, косоглазые и тупоголовые». Оральный и анальный секс и вовсе были за пределами всевозможных приличий. Одна лишь мысль об оральном сексе, что подчеркивалось в медицинских трактатах XVII века, вызывала отвращение.
В итоге трактаты о сексе, описывающие всевозможные запреты, могли служить еще и источником вдохновения, поскольку содержали подробные описания вариаций сексуального поведения.
Средоточием здоровой сексуальности была деревня, поэтому аристократы, которые заботились о сексуальном здоровье, могли обращаться за помощью к жителям сельской местности. Леди Сэвилл, например, обнаружив, что ее сын был гомосексуалом, отвезла его в деревню, чтобы он провел время со здоровыми деревенскими женщинами[118].
Что интересно: в Елизаветинский период в Англии наблюдалось огромное количество судебных дел в церковных судах, связанных с сексуальными преступлениями. Блуд, прелюбодеяние, педофилия, кровосмешение, скотоложство, двоеженство – все это можно найти в судебных актах. Никто не отменял клеветничества, но тем не менее наличие этих разбирательств позволяет сделать вывод о сексуальной распущенности общества той эпохи. И все же распущенность не была повсеместной: она сочеталась со строгим контролем и санкциями за нарушение общепринятых норм.
Наказания были не слишком суровыми: например, за добрачную беременность – открытая исповедь в церкви в воскресенье или во время заключения брака. Двоеженство в Англии, однако, не считали преступлением вплоть до 1603 года, а вот педофилия и скотоложство наказывались смертной казнью[119]. Также особо порицалось рождение внебрачного ребенка: отец должен был содержать его, а до 1700 года и мать, и отца могли раздеть до пояса и гонять плетьми.
Сочетание распущенности и целомудрия перешло и в XVIII век: невинная девушка могла бездумно, по незнанию поставить себя в щекотливое положение или же быть соблазненной беспринципным авантюристом (например, врачом-акушером). Притом девушка могла не понимать обычных жизненных реалий: красивыми словами ее соблазнял повеса, и она шла на поводу у сердца, забывая о различии между добродетелью и пороком. Благоразумие, добродетель и религиозное воспитание было слабой защитой от искусства соблазнения, лести и данных мужчиной обещаний.
Девушка, которую лишили невинности, не могла претендовать на успешный брак – это было ее главной проблемой и наказанием.
Вина за соблазнение, конечно, лежала на соблазнителе, но именно женщина становилось «испорченной», потому что в случае отказа мужчины жениться на ней она теряла свою ценность на брачном рынке. Некоторые мыслители шли дальше и утверждали, что за актом соблазнения неизбежно шло занятие проституцией, поскольку девушка, лишившись защиты своей семьи, могла оказаться в отчаянном финансовом положении, особенно если забеременела в результате внебрачной связи. Существовало представление, что соблазнение – обязательно действие, совершаемое мужчинами из высших слоев по отношению к женщинам более низкого социального ранга. Дискуссия о соблазнении велась среди мужчин, и мало внимания здесь было уделено мнению женщин, так как они не могли легитимно выразить свои страдания и зачастую романтизировали разрушившего их будущее соблазнителя.
В последней трети XVIII века началась еще одна кампания против акушеров-мужчин: один из аргументов – аморальность разрешения другому мужчине оставаться наедине с женщиной и осматривать ее половые органы[120]. Даже перемещение женщины в ее постель считалось опасным: для этого стоило позвать мужа пациентки, иначе врач мог возбудиться от прикосновения к женщине. Любые предположения, что глубоко беременные женщины могут меньше привлекать малознакомых мужчин или что профессионализм сильнее полового влечения, резко отвергались. Объяснялось это тем, что мужчина-акушер не способен оставаться безучастным к женским прелестям. Кроме того, искушению могла поддаться сама женщина. Писали и о том, как акушеры рассказывали своим друзьям о прелестях пациенток, – в общем, рассказов об опасности было много. Но самая главная опасность – мужчины-акушеры пришли в Англию из Франции, страны свободных нравов.
Во время правления Карла II внебрачная сексуальная свобода расцвела и стала крайне популярной, как и во Франции в аналогичный период. Сексуальная вседозволенность – отличительная черта, модное веяние эпохи. Супружеская измена – выражение с негативной коннотацией – было заменено на слово «галантность», ставшее эвфемизмом измены. Тогда же появилась и литература, центральной темой которой было прелюбодеяние – дань моде и времени. В течение всего XIX века измена была распространенным явлением. Жены при этом зачастую были равнодушны к изменам своих мужей. Если муж мог подать иск на того, кто соблазнил его жену, и впоследствии получить денежную компенсацию и развод, то жена не могла сделать того же – она не имела на то права. Тем не менее женщины не сдерживали себя в отношениях с мужчинами. Измены были одинаково характерны для обоих полов. Например, Эмили Лэмб[121], графиня Каупер, имела длительный роман с лордом Пальмерстоном, за которого вышла замуж после смерти мужа. Дети, которые появлялись в результате таких отношений, необязательно были изгоями общества, хотя и редко могли претендовать на долю в имуществе.
По мере изменения отношения к браку менялось и восприятие сексуальных отношений, а потому к середине XVIII века на первый план вышел чувственный идеал[122]. Английская аристократия наконец признала чувственные потребности.
Ежемесячное издание Town and Country Magazine[123] представляло своим читателям подробные отчеты о сексуальной жизни известных людей. Была в них интересная закономерность: девушки, которые в обмен на денежное пособие становились любовницами аристократов и богатых джентльменов, в большинстве своем были женщинами из состоятельных, но обанкротившихся семей. Содержание было для них практически единственным способом поддерживать привычный образ жизни. Это могли быть дочери обедневших адвокатов или священников, вдовы офицеров, дочери торговцев и врачей. Эти девушки были не просто привлекательны, но и хорошо воспитаны, а также имели хорошее образование – и они становились любовницами. Более того, в конце XVIII века авторитетные английские газеты, например The Herald[124], открыто публиковали объявления мужчин о поиске «подруги».
В высшем обществе не только мужчины могли изменять: если девушка была явно несчастна в браке, женатые мужчины и холостяки предлагали ей свое утешение.
В какой-то момент женская неверность стала скорее легким модным пороком, который охватил Европу и дошел до России. Моралисты винили в этом и иностранные веяния (бедные французы!), и упадок религии, и воспитание с акцентом на украшение женского тела (и, как следствие, сексуализацию), а также превосходство страсти над привязанностью.
