class="p1">
Не прошло и месяца, как шесть тысяч сестрорецких оружейников на выборах нового состава завкома отдали свои голоса кандидатам списка большевиков. Председателем завкома стал Семен Восков.
Зофу позвонил Свердлов.
— Как там наш американский соратник? — спросил он в конце разговора. — Прошел в председатели завкома? Очень хорошо. Мы были уверены, что оружейники его оценят. Доложу при случае Владимиру Ильичу. Он будет рад.
Свердлов сделал паузу и спросил:
— Уж если докладывать, Владимир Ильич захочет узнать, что они там решают.
Зоф пояснил:
— Восков на первом заседании поставил два вопроса. О полном восстановлении производства. Он сказал: «Революции во как понадобятся наши трехлинеечки!».
— А вторым, вторым вопросом?
— Об улучшении питания детей рабочих.
— Это дело, — сказал Свердлов. — Трехлинеечки для революции и детское питание. Значит, не ошиблись в выборе…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
ЛЕНИНГРАДСКИЕ СТАДИИ
— Это какая-то ошибка, недоразумение, — растерянно повторяла Сильва инструктору, который учил их «морзянке». — Нас только начали готовить… Идет война…
— Вот именно, Воскова, — инструктор потерял терпение. — Война. Трамваи не ходят. Девчонки к нам добираются с трудом. Того и гляди, в сугробах останутся. Словом, прикрыты наши курсы. Военный Совет создает новые — на более перспективной базе.
— Да ведь нельзя же нас на полпути оставить! — объясняла она чуть не со слезами.
Он только забубнил: «Мы люди маленькие, есть решение».
— Нет маленьких и больших людей, — запальчиво высказалась Сильва. — Есть люди безответственные, а есть ответственные.
В горкоме комсомола, куда она прибежала, ей посоветовали заканчивать институт. Ее не забудут.
— Ленка, — сказала она, когда они повторяли билеты по радиотехнике. — Вот выпустят нас из ЛЭТИ, что дальше?
— Ты сначала сдай экзамен, — недовольно сказала Лена. — Вот не выпустят тебя из ЛЭТИ — что дальше?
— Ленка, да я в философском плане…
— В философском: ученье — свет, даже при коптилке.
Учила, хотя все время ей мерещилась чуть подгорелая хлебная корка, которая однажды, еще до войны, осталась от обеда. В день, когда она получила «пять» по радиотехнике, четверо девчат свалились от голода прямо в аудиториях, да так и не поднялись. Комсомольцы делали, что могли. У соседей в Ботаническом получили несколько плиток желатина, столярного клея, старые засохшие дрожжи, из которых изобретательные ботаники научили приготовлять супы.
Приходили скупые вести с фронтов. Погиб под Урицком вожак комсомольцев ЛЭТИ Андрей Грибушин. Сильва помнила, с какой настойчивостью он посылал студентов к школьникам: «Они на нас, как на Фарадеев смотрят!»
Нет Андрея, нет многих других. А что предстоит им, обладателям новеньких удостоверений инженеров? «№ 349. 20 февраля 1942 г. Дано тов. Восковой С. С. в том, что она состояла студентом Ленинградского Электротехнического института им. В. И. Ульянова (Ленина) с 1937 по 1942 и окончила теоретический курс обучения в институте по специальности проводная связь. Согласно распоряжения Наркомата СП направлена на работу, с правом защиты дипломного проекта в последующем».
Итак, в Горький. Она уже получила эвакосправку, уже мысленно уложила свой чемодан и вдруг побежала к Лене, — Ты как — решила уехать?
— И не подумаю. Здесь родные, здесь все.
— Здесь наш город, — задумчиво сказала Сильва. — Без нас он, конечно, проживет, но он будет скучать, я знаю.
— Это все лирика, Сивка. А по существу?
— В горячее хочу, а не в тыл. Пойдем снова в военкомат. Вонком был новый, обстреляный, прихрамывал.
— Инженеры? Не могу. И не просите.
Сильва и Лена обошли несколько воинских частей, офицерских училищ. Всюду одно и то же: «Через военкомат!»
Лене удалось устроиться на завод. Сильве кто-то сказал, что в электротехническом создается спецбюро оборонных работ. Пришла на свой Аптекарский, увидела, как ребята в матросских бушлатах вносят в подъезд института рации, телефонные аппараты, свернутые в трубку карты: сюда переезжал штаб Балтфлота. Позавидовала ребятам в бушлатах: «Определились!» Поднялась наверх. Профессора она знала, он ее — нет.
— С приборами управления стрельбой знакомы?
— Я по проводной связи. Но готова…
— Сожалею, но одной готовности сейчас мало.
Оттуда пошла прямо к матери в госпиталь. Попросилась в санитарки.
— Работа не из чистеньких, — строго сказала Сальма Ивановна. — А ты не могла даже видеть, если лошадь околевала на дороге.
— Мама, то было в далеком голубом детстве. Поручись за меня перед начальством.
Мыла, скребла, чистила, кормила, таскала на носилках раненых, домой добиралась только к ночи.
«Институт я кончила (ценой легкой голодовки), — писала она Ивану Михайловичу, — получила путевку в наркомат в Горький, но уехать — не уехала, хотя имела в зубах эвакосправку и сидела на узлах. Работой обеспечиться некоторое время не смогла и пошла санитаркой в госпиталь… Хочешь, я тебе расскажу о твоей прекрасной Сальмочке? Пережила она все стадии ленинградской жизни — страшно исхудала, истощала, ноги распухли — у меня „ленинградские стадии“ проявились несколько позже — теперь опухают ноги — авитаминоз, но я научилась от своей чудесной мамаши плевать на это с самым бесшабашным видом — и пока не проигрываю в жизни… Во время ожидания учусь языкам…»
Ожидание? Она спрашивала почти каждого раненого: «Как вы попали на фронт?» Привезли мальчишечку, на вид лет четырнадцати, ранили при переходе линии фронта. «А чего такого? — сказал он Сильве. — Я батьку и матку потерял, пришел к партизанам, говорю, я ловкий, пролезу к фрицам и назад. Не взяли. Тогда я сам пролез, сведения нашим доставил. Тогда взяли». Если бы она могла так! Но на ленинградских улицах партизанские отряды не расхаживали. Работала без выходных, но если раненых было мало и ее отпускали не к самой ночи, забегала к Лене.
— Все не могут быть на самой передовой, — урезонивала Лена подругу.
Сильва отзывалась тоскливо:
— Да, твой фронт — тыл. Каждая выпущенная пуля — одним фрицем меньше. Но я даже пули не обтачиваю.
— Эх ты… А больных выхаживать — это что, не тот фасон, да?
— Ой, Ленка, до войны я была рассудочная, ты — шальная. Теперь — наоборот.
Однажды вбежала бледная, губы дрожали, села на диван, долго не могла начать рассказывать. Встретила родственницу своей одноклассницы Мурки Шакеевой. Лена должна помнить Шакееву. Чернушка, на мальчишку смахивала. В пятом или в шестом в д’Артаньяна влюбилась, а в десятом заявила, что в любовь не верит. С первого дня войны ушла в армию, стреляла, как снайпер. Ее заслали в тыл к немцам. Она работала с партизанами. Немцы ее изловили, мучили, надругались…
— Лена, что она мне сказала, ее тетка, что сказала! «А вы, девочки, все здесь? Целехоньки?» Я от нее убежала. Не могу больше.
— Тетку можно понять, а тебя — нет. Случайная
