class="p1">Черпая силу в подъеме народного духа и призывая русских людей к сдержанности и спокойствию, Императорское правительство стоит на страже достоинства и интересов России[157].
«Подъем народного духа мы видели в эти дни, – писали правые корреспонденты в условиях, когда в различных частях Петербурга еще проходили столкновения рабочих с полицией и стояли баррикады. – Он проявился во всех слоях населения, проявился неудержимым потоком, проявился с тем спокойствием и с той внушительностью, какие умеет показать в серьезные исторические минуты русский народ»[158]. Основой сплочения должны были стать панславистские идеи: «Сербия, Россия, Славянство в опасности. Сплотимся все до единого для защиты достояния наших предков. С нами Бог», – писали газеты 15 июля 1914 года. Подобная риторика не могла вызвать сочувствие в широких социальных слоях, однако одной из целей пропаганды было заглушить эффект рабочих забастовок, представить их в качестве случайных событий, противоречащих стремлениям рабочего класса. Причинами рабочего протеста, в дополнение к «немецкой версии», назывались провокационные действия рабочей молодежи и хулиганов, якобы осуждаемые большей частью рабочих[159]. Пытаясь создать видимость общественного единения, правые силы искали тех, на кого можно переложить ответственность за беспорядки начала месяца. Не удивительно, что их выбор пал на рабочую молодежь – наиболее маргинализированную часть столичного пролетариата. Пятнадцатого июля газеты поспешили объявить о том, что рабочие прекратили забастовки и раскаялись в своих действиях, осудив провокаторов. Семнадцатого июля в «Земщине» вышла статья «Счастливый поворот», описывавшая избавление русских рабочих от влияния хулиганов и преступных агитаторов. Таким образом, можно утверждать, что 15 июля стало началом официального мифотворчества (не считая «пробы пера» в день посещения столицы французским президентом), создания видимости патриотического сплочения нации, тем более что значительная часть обывателей действительно была встревожена международными известиями, многие в ночь с 15 на 16 июля не могли заснуть, группы людей ходили по центральным улицам столицы и делились информацией, читали друг другу сообщения из последних газет.
Городские власти всячески содействовали массовым патриотическим шествиям, порой присоединяясь к толпе. Пятнадцатого июля в Москве помощник градоначальника В. Ф. Модль лично возглавил патриотическую манифестацию: он ехал на своем автомобиле и направлял движение масс. Шестнадцатого июля в Петербурге прошел молебен в Казанском соборе, митинг у памятника Александру III, возле сербского, английского и французского посольств.
Манифестации захватили весь город. Повсюду слышатся восторженные крики, всюду царит лихорадочное возбуждение. В 5 часов дня тысячная толпа с национальными флагами и с импровизированным белым знаменем, на котором резко выступает фраза «Да здравствует Сербия!» двинулась по Невскому к памятнику Александра III, —
писала газета «Вечернее время»[160].
Социалисты считали, что в эти дни суворинское «Вечернее время» чуть не стало печатным органом «союзников» (членов «Союза русского народа» и сочувствующих). Именно перед зданием редакции «Нового времени» и «Вечернего времени» собирались группы «патриотов».
Панславистские круги… принялись за «работу». Уличная и полулиберальная пресса подготовляла почву для патриотических манифестаций. Последние ждать себя не заставили и стали «стихийно» рождаться в центральных частях города и заканчивались в первые дни у сербского посольства. Ядром этих манифестаций были дворники, торговые служащие, интеллигенты, дамы „общества“ и ученики средних учебных заведений. «Стихийно» выносились заранее спрятанные флаги, плакаты, портреты царя, и под охраной усиленного наряда конной полиции совершали хождение по «союзникам». Снимание шапок являлось обязательным, и первые дни в центре города все были терроризованы этими хулиганствующими патриотами, —
вспоминали современники[161].
Кадет Н. И. Астров, описывая московские ночные манифестации 17 июля, также обращал внимание, что они проходят под контролем полиции: «По вечерам на улицах ходят толпы рваного народа с флагами, с пением гимна и криками „ура“. Это патриотические манифестации, покровительствуемые полицией. Толпы ведут себя пока чинно».
Некоторые убежденные монархисты не менее скептично воспринимали патриотизм тех дней. Доцент Юрьевского университета Б. В. Никольский записал в дневнике 18 июля: «Что касается манифестаций, то к ним я равнодушен. Это все бутафория»[162].
Российская пресса не случайно в предшествующие годы активно обсуждала проблему хулиганства. Начавшиеся после Великих реформ модернизационные процессы, затрагивавшие и экономическую, и социальную сферы, приводили к переформатированию российского общества по социальному, гендерно-возрастному признакам, что неизбежно сказывалось на общей напряженности. Одним из следствий этой напряженности становилось ухудшение криминогенной ситуации: рост преступности, мелкого хулиганства, воровства и т. д. Эти явления не могли не проявиться и во время патриотического подъема кануна войны, так как скученность людей и суета во время манифестаций создавали благоприятную атмосферу для карманников. В некоторых случаях именно они становились инициаторами излияния патриотических чувств. Так, бывший проездом в Москве молодой офицер В. М. Цейтлин оставил 17 июля в дневнике характерную запись: «Вечером наблюдал Москву. Действительно патриотический подъем, качали раз пять и в результате вытащили кошелек»[163].
Начало войны и уличный патриотизм: от скуки к возбуждению
Объявление 15 июля Австро-Венгрией войны Сербии заставило российские власти начать мобилизационные мероприятия. Не желая усугублять конфликт с Германией, Николай II первоначально подписывает указ о проведении частичной мобилизации четырех военных округов, однако против этого выступают некоторые генералы, опасающиеся, что частичная мобилизация может впоследствии навредить всеобщей, если в таковой возникнет необходимость в случае нападения Германии на Россию. Начальник Генерального штаба 46-летний Н. Н. Янушкевич, не имевший никакого боевого опыта, просидел с 16 по 17 июля у телефона в своем кабинете, собирая различные сведения о действиях Германии. Решающими для его настроения оказались два слуха, как впоследствии выяснилось, не соответствовавшие действительности: якобы о том, что Германия 17 июля тайно объявила всеобщую мобилизацию (этот слух распространялся и в самом Берлине, нервозность населения которого соответствовала атмосфере в российской столице), а также о том, что германский флот двинулся в сторону Финского залива и один из кораблей подорвался на мине. Эти слухи укрепили Янушкевича во мнении о необходимости всеобщей мобилизации. Восемнадцатого июля приказ о всеобщей мобилизации появился на улицах российских городов. Вильгельм II ожидаемо воспринял всеобщую мобилизацию в России как угрожающую безопасности Германии, выдвинул Николаю II ультиматум с требованием отменить мобилизацию, а после отказа это сделать 19 июля объявил России войну. Помимо объективных причин Первой мировой войны – борьбы за передел сфер влияния, гонки вооружений в Европе – на непосредственное развязывание военного конфликта повлияла психологическая атмосфера взаимного страха и недоверия в Европе при одновременной уверенности отдельных стран в собственном могуществе, раздутой предшествующей военно-патриотической пропагандой и сдобренной мессианскими идеями.
Накануне начала Великой войны историк, приват-доцент Московского университета и член Московской городской думы С. В. Бахрушин описывал царившие в московских либеральных кругах настроения, особенно отмечая чувствительность относительно «национального достоинства»: «Вихрь налетел внезапно… Москву я застал в
