Вне всякого сомнения, советские спецслужбы, узнав о матримониальных планах Бродского и Кэрол Аншютц, немедленно получили самое ясное представление о том, кто может стать тестем такого проблемного для них персонажа, как Иосиф Бродский.
В этих условиях ни один из проверенных сценариев не работал: все они грозили серьезным международным скандалом с нежелательными последствиями. Но и допустить получение Бродским такой уникальной привилегии, как свободный выезд и возвращение в СССР, распространяющейся в условиях тоталитаризма исключительно на граждан, в чьей лояльности власти уверены[228], КГБ не мог.
Ситуация в каком-то смысле напоминала ситуацию 1963–1964 годов, когда КГБ принял решение избавиться от неподконтрольного ему молодого поэта, стремительно становящегося центром общественного притяжения, путем высылки его из Ленинграда на север, применив к нему статью Административного кодекса о тунеядстве. Разница заключалась лишь в том, что спустя восемь лет гэбисты решили действовать в другом направлении – западном.
Для поэта, резонно полагавшего, что в преддверии визита Никсона отказ в браке с американкой из семьи, имеющей связи на самом высоком политическом уровне, маловероятен, ответ КГБ был настоящим «ударом сбоку» – оттуда, откуда он его никак не ожидал.
Разговор на Лубянке
Решение по Бродскому было принято в Москве, видимо, в середине апреля 1972 года. По случайному стечению обстоятельств раньше всех его знакомых об этом узнал Евгений Евтушенко.
29 апреля Томас Венцлова, находясь в Москве, записал в дневник: «Эра [Коробова] встретила Рейна. Тот вчера видел Евтушенко, только что вернувшегося из Америки (таможенники раздели его догола и шмонали, как [польского писателя Виктора] Ворошильского[229]). Евт заявил: „Дела Бродского в порядке – он сможет уехать“». Узнав о распространяемой Евгением Рейном со слов Евтушенко скупой информации, Бродский, не имеющий к тому времени никаких сигналов из ленинградского загса, куда (по-видимому, в начале марта) ими с Кэрол было подано заявление о браке, и уже направивший по этому поводу жалобу в Верховный Совет, логично счел все это слухами. 5 мая Венцлова звонит Бродскому в Ленинград и пытается конспиративно изложить рассказ Рейна. «Услышав мои намеки, он расхохотался: „У меня нет никаких дел, и поэтому они не могут быть в порядке. Сижу и честно зарабатываю свою пайку, переводя рабби Тагора – дерьмо отменное“. Рейн, конечно, мог и приврать. Евтушенко – тоже», – заключает Венцлова.
В данном случае, однако, не врали ни тот ни другой.
В начале 1972 года Евтушенко по рекомендации Союза писателей СССР, поддержанной Отделом культуры ЦК КПСС, был в длительной поездке по США. 3 февраля он был принят президентом Никсоном, готовившимся к визиту в СССР. По возвращении в Москву 15 апреля при прохождении таможенного досмотра с Евтушенко произошел описанный Венцловой инцидент: поэта подвергли длительному обыску, задержав и изъяв часть его багажа – изданные за границей книги на русском языке и фотографию с Никсоном с автографом президента. В попытке вернуть конфискованное Евтушенко обратился к своему давнему знакомому – генерал-лейтенанту Филиппу Бобкову. Бобков работал в органах госбезопасности с 1945 года, с 1956-го был начальником отдела в Четвертом управлении КГБ, специализировавшемся на идеологической контрразведке и, в частности, с 1957-го «курировал» Евтушенко. В мае 1969-го Бобков возглавил Пятое управление КГБ, созданное в 1967 году для борьбы с «идеологическими диверсиями» и занимавшееся в том числе и членами творческих союзов, и вопросами, связанными с еврейской эмиграцией из СССР[230]. После обращения Евтушенко был принят Бобковым. Багаж ему был возвращен.
Есть два свидетельства о разговоре, состоявшемся у Евтушенко в кабинете Бобкова. Одно – это рассказ Бродского о встрече с Евтушенко в Москве в мае 1972 года, записанный в начале 1980-х Соломоном Волковым, второе – рассказ самого Евтушенко тому же Волкову в 2012 году. Сопоставление этих документов позволяет сделать ряд любопытных выводов.
По словам Бродского, в конце мая 1972 года, когда он по визовым делам был в Москве, ему позвонил приятель (видимо, тот же Евгений Рейн) и сказал, что с ним хочет встретиться Евтушенко. Бродский приехал к Евтушенко домой, в высотку на Котельнической набережной, и тот изложил ему канву своего разговора в КГБ.
– Иосиф, слушай меня внимательно. В конце апреля я вернулся из Соединенных Штатов… И в аэропорту «Шереметьево» таможенники у меня арестовали багаж!
Я говорю:
– Так.
– А в Канаде в меня бросали тухлыми яйцами националисты!
(Ну все как полагается – о пера!)
Я говорю:
– Так.
– А в «Шереметьево» у меня арестовали багаж! Меня все это вывело из себя, и я позвонил своему другу которого я знал давно, еще с Хельсинкского фестиваля молодежи.
