стоящего перед ним стакана в дорогом серебряном подстаканнике.
— Ну так что же, господин полковник, знакомьтесь с батареей. Кстати, здесь старший офицер с вашей батареи, штабс-капитан Коробейников, — сделал он легкий, не лишенный изящества жест в сторону угрюмого штабс-капитана. — Он как раз и проведет вас, и ознакомит. Честь имею.
И, показывая Турчанинову и штабс-капитану, что беседа с ними завершена, командир бастиона обратился к одному из моряков:
— Так его светлость, значит, остался недоволен?
За спиной Ивана Васильевича возобновился прерванный было разговор о главнокомандующем князе Меншикове.
Первое знакомство с командиром бастиона не произвело ободряющего впечатления на Турчанинова. Похоже, неуютно будет служить под таким начальством... А может быть, и обойдется, сотрутся неизбежные первые шероховатости...
— Что это понадобилось ремонтировать? — спросил он шагающего рядом спутника, начиная уж практически знакомиться со своим хозяйством.
— Лафет нам вчера француз починил. Станина вдребезги, — сумрачно ответил Коробейников. Вздохнул. — Да, господин полковник, вниманья тут к себе не жди. На первом месте свои, морячки, а мы ведь армейщина... чужаки...
— Маркела‑а! — закричал стоящий на банкетке у бруствера наблюдатель, заметивший выстрел французской мортиры.
Донеслось легкое, почти безобидное, отдаленное посвистыванье, оно становилось ближе и ближе, все убыстрялось, на секунду возник как бы повисший высоко в воздухе черный мячик, — Турчанинов не мог определить, куда он упадет, и только пригнулся пониже, не решаясь залечь в такую грязь. Пригнулся и штабс-капитан... Звенящий треск разрыва, мяуканье разлетевшихся осколков... Бомба обрызгала все вокруг жидкой вонючей грязью. «О‑ох, батюшки!..» — донесся чей-то протяжный, натужный стон из густого, постепенно расходящегося дыма, которым заволокло площадку. К упавшему неторопливым шагом направились двое с носилками — выполняли привычное дело.
— Вот так каждый день семь-восемь человек, — сообщил Турчанинову штабс-капитан, вытирая грязным платком забрызганное лицо. — Вчера у меня лучшего фейерверкера убило.
Послышался новый предостерегающий возглас наблюдателя:
— Пу-ушка!..
ГЕРОЙ СИНОПА
Утром следующего дня Турчанинов находился на бастионе, когда заметил, как внезапно оживились вокруг него занятые своим делом матросы и солдаты — лица поворачивались в одну сторону, люди переговаривались:
— Павел Степаныч!
— Где?
— Во-он едет!
Со стороны Язоновского редута, намечаясь в сумерках холодного осеннего рассвета, приближались рысцой три всадника. Впереди, опустив руку с нагайкой, горбясь, неумело сидя верхом, ехал на мухортой казацкой лошадке офицер в черном флотском сюртуке. Сутулые плечи скрыты под золотой бахромой эполет, фуражка с поднятой тульей на затылке. Рядом с ним трясся в седле молоденький мичман, по-видимому адъютант. Сзади, стоя на стременах, рысил казак, сопровождавший флотских офицеров.
— Смелый... Едет верхом и не боится... — перебрасывались скупыми словами матросы, наблюдая за всадниками.
— Павел Степаныч-то?.. О!
— Снять его, ребята, с лошади — и вся недолга...
Всадники остановились у прикрытия. Моряк в эполетах неловко слез с лошади, отдав поводья казаку, оправил задравшиеся брюки, под которыми обнаружились мягкие рыжие голенища сапог, и, придерживая висевшую через плечо сабельку, направился к блиндажу бастионного командира. Но Завадовский, обходивший в это время бастион, уже спешил с офицерами встречать гостей.
С интересом наблюдал Турчанинов человека, имя которого в прошлом году прогремело на всю Россию. Это он у самых берегов Турции, в Синопской бухте, под огнем береговых батарей, расстрелял, сжег и потопил флот Османа-паши. Это он сейчас, после смерти Корнилова, по существу, руководит обороной Севастополя, душа обороны...
— Здравия желаем, Павел Степаныч! — молодецки гаркнул, сдергивая с головы мятую бескозырку, какой-то смельчак в группе собравшихся у пушки матросов. — Все ли здоровы?
Нахимов оглянулся на него, узнал, добрая улыбка осветила медное от солнца и ветра лицо.
— Здоров, Демченко, как видишь... А, Должников! — на минуту задержался перед другим матросом, который, просветлев, не спускал с него глаз. — Ну как, не забыл Синоп‑с?
— Как можно забыть, Павел Степаныч, помилуйте! — ответил матрос, гордый и счастливый тем, что его знает сам Нахимов. И не только знает, но и сейчас узнал, и первый запросто заговорил с ним, и все это видят... — Небось до сих пор турок чешется.
— Да, сражались мы с тобой на море, а нынче на суше‑с приходится сражаться, — сказал вице-адмирал. — что, дает француз жару‑с?
— А мы ему, Павел Степаныч, и жару и пару даем! — ответил бойкий, видно, на слово матрос, и все кругом одобрительно засмеялись.
— Правильно! Молодец, Должников! — потрепал Нахимов его по плечу и пошел дальше, доброжелательно оглядывая все встречное зоркими, прищуренными глазами, привыкшими смотреть в морскую даль.
Вот заметил среди матросов — хоть и пыталась она спрятаться за спинами — женщину в старой шубейке, с корзинкой в руке.
— А это что за гостья‑с?
Один из матросов шагнул вперед со смущенным видом:
— Жинка моя, ваше превосходительство. Поснидать принесла.
— А! Ну, хорошо, хорошо‑с! Храбрая у тебя жинка. Под огнем носит мужу, не боится...
Затем Нахимов попросил подзорную трубу, поднялся на банкетку и принялся рассматривать неприятельские позиции. Открытый почти до пояса, глядел он прямо через бруствер, хотя рядом была устроена специально для наблюдения амбразура из мешков. Смотрел на протянувшийся недалеко от бастиона белесый каменистый вал, по которому перебегали белые дымки, на расположенные в глубине, среди желтых взгорий, дымящиеся батареи, на совсем уж отдаленные землянки и палатки, среди которых двигались под сизыми слоистыми облаками темные живые точки и целые полосы.
Французы заметили адмиральские золотые эполеты: чаще, бойчей захлопали ружейные выстрелы из неприятельской траншеи, над головой защебетали штуцерные пули. Нахимов словно бы не замечал, не отрывался от медной трубы, раздвигая и сдвигая ее по глазам. Турчанинову, стоявшему среди офицеров, был виден его профиль: зачесанные вперед виски, нос с легкой горбинкой, маленькие, подстриженные усы. «Ну зачем, зачем эта бравада?» — думал Иван Васильевич, томясь, и чувствовал, что и все вокруг с таким же беспокойством следят за высокой сутулой фигурой с приставленной к глазу подзорной трубой и что у всех вырвался вздох облегчения, когда она наконец сошла с банкетки.
— Роют апроши, — сказал Нахимов Завадовскому, отдавая подзорную трубу. — Обратите внимание, капитан-лейтенант.
Роя апроши — зигзагообразные ходы в земле, а затем перпендикулярные
