— зачем? Доска, тоска и сука. Три в одной Озимой.
Сегодня Евангелина обиделась на девчонок, которым не понравился кофе в ее кофейне. Она посадила их в комнату для злостных нарушителей. Георгий Семенович офигел, что в подобном заведении есть подобная комната. Вышка с вертухаями в песочнице.
— Накажи их! — требовала дочь. — Две мыши! Рыжая и синяя! Че они о себе воображают?
Селижора ей вмазал. Расслабленной ладонью по щекам и слюнявым губешкам.
— Завали.
Какая покорность сразу! Какой благоговейный трепет. Батюшка слово молвил! Батюшка мощной шуйцей щи твои сметанные посолил!
Бизнесмен (и меценат) заглянул к нарушительницам и позвал их на миротворческий ланч в кафе «Журавль». Анфиса вскочила быстрее, чем до Софушки дошло: их отпускают. Хозяин распахнул клетку.
— Спасибо! Мы придем! Спасибо!
Товарищ Кнепер кипела:
— За что — спасибо?! Что за избавитель мордастый?
— Селижора, Соф! — Девушки бежали вниз по Красной. — Он бандит. Реальный, из девяностых! Надо укладку, макияж…
— Нафига нам с бандитом обедать?
— Он главный тут. В области всей, — шепнула Анфиса. — Тебе не интересно?
— Вообще нет! — соврала Софушка.
Ей, фанатке Тарантино?! Ей, чьи родители вспоминали Лихие с плохо скрываемой ностальгией? «Братва брала по-божески, пять-шесть процентов, не то, что нынешние — чисторукие, холодноголовые. Я дружил с пацанами», — рассказывал отец. — «Асмачок14 был нормальный крендель. За своих бы лёг. Жесткий, ясен пень. Но рыцари, про которых ты читаешь, Соф, по сути, такие же Асмаки. Борзые, резкие. Не без юмора. Как ж с ними легко жилось по сравнению… Слушают, бляди. Сто пудов слушают!».
Кнепер позвонила Феде. Телефон абонента находился вне зоны действия сети. С Мухиной!
— Знаешь? А пошли! — Решилась дизайнер_ка. — Мужик вменяемый. Он нас выручил. Где у вас магазин тканей?
***
Старость имеет запах. Кисло-сладкий. Тревожный. Творожный. Когда старости много, наступает октябрь. Октябрь наступает в комнате. В доме. В целом бывшем имении бывших князей. В июле.
Витя остался на ферме Синикки. «Сектанты и сектанты», — вдруг подумалось ему. — «Что у них, пироги невкусные, потому что повара ихние библию не по тутовкински читают?»
Пироги оказались отменными. И картошечка с грибами, и борщ. Разморенный мальчик залез в гамак под яблоней.
— Полчасика отдохнёшь, Бэггинс, потом пойдём знакомиться с нашими жильцами, ок?
Хозяйка бросила ему истрёпанное издание «Властелина Колец» в мягкой обложке. История начиналась со стихотворения (что Витя терпеть не мог).
Три — эльфийским владыкам в подзвездный предел;
Семь — для гномов царящих в подгорном просторе;
Девять — смертным, чей выведен срок и удел;
И Одно — Властелину на черном престоле.
В Мордоре, где вековечная тьма…15
***
Мисс Кнепер завернула Анфису в алый атлас, сшила края и обрезала лишнее. Наслюнявленным пальцем растушевала по векам «смоуки айс», начесала оранжевые волосы. Себя она драпировала изумрудным жаккардом.
Девушки выпорхнули из магазина «Текстиль» яркокрылыми бабочками.
— Экие… заразы! — комментировал вездесущий Эдуард Хренов.
***
Jalo-Pekka ajatteli: «Rauduskoivu. Näen koivun. Kipu. Tunnen kipua. Tytär. Мinulla on tytär. Оlen elossa. Еlossa!»
Евгений Петрович думал: «Берёза. Я вижу березу. Боль. Я чувствую боль. Дочь. У меня есть дочь. Я жив. Жив!»
Он сел. Ощупал затылок. Оценил разбитый на детальки квадроцикл. Во что он в…резался? На пустой дороге?
— Oletko kunnossa? — Финк толкнул валяющегося плашмя Теодора.
«Ты в порядке?» — исключительно дебильный вопрос. Тем паче, после аварии.
— Olen kunnossa. Todella, — ответил тот.
— Ты говоришь по-фински? — удивился майор.
— Я тебе по-русски сказал. — Доктор тоже сел и проинспектировался на предмет сотрясения мозга: зажмурив очи, разыскал пальцем нос. — Ты билингв… двуязычен, при стрессе языки могут путаться.
— Да?
— Когда я жил в штатах, у нас в школе училка была, по английскому и литературе, мисс Ковнер. Ну очень симпатичная мулатка. — Федор вычесывал из бородки сосновые иглы. — Я при ней в дебила превращался. Не замечал, что перехожу на рашен. «A noun is a thing and nouns are the basic building blocks of sentences… какая жопа!»
— Мне не белые бабы не того… Я расист?
— Ты инвалид и национальное меньшинство, тебе можно. Вот я был сексистом, но отрефлексировал это.
— Больше жопы не нравятся?
— Не вслух.
Они поднялись, опираясь друг о друга.
— Vittu! — хрустнул позвоночником майор.
Федю осенило:
— Евген Петрович, а тебя как по-вашему?
— Яло Пекка. Пекка — в честь отца, заместо отчества.
— Синикка!
Полиционер сообразил:
— Точняк! В паспорте она Света или Катя! Пошерстим по базам, кто из фермеров-баб…
— Женщин.
— Женщин. Кто из них суоми.
***
Витя ходил за Синиккой по извилистым коридорам Unohdettu talo. Они заглядывали в просторные палаты, где стояло по несколько кроватей.
— Здесь у нас дядя Миша. Маляр. Рыболов. Выловил щуку на десять килограмм!
— Сорок! Я ее на живца! Клюнула славная, кэгэ на семь. Тащу, и — херась! Еле на ногах устоял! Думал, вырла в мою щуку вцепилась. Меня аж злоба пробрала! Шиш тебе! — кричу. Не отдам! Мы с ней туда-сюда, туда-сюда…
— Время звёздного часа предугадать нельзя, — прервала Мишу Синикка. — Выйдешь за мелкой рыбешкой, и приплывёт крупная. Без предупреждения. Ты должен прыгнуть ей на спину. — Фермерша пару секунд смотрела Вите прямо в душу.
— Наша Розочка.
Бабуля в длинной грязной футболке с принтом хрюшки из мультика качала игрушечного пупса.
— Ей пять годиков. Да, Розочка? Розочка-Мимозочка?
Витя вздрогнул, услышав детский смех и почему-то испытав жгучую зависть к старухе: ему уже не смеяться так…
— Пётр Иванович.
Волгин-младший обалдел от количества хлама вокруг и под кроватью Петра Ивановича. Лопата, резиновые бошки кукол, кирпичи, крышка чемодана, смеситель, иконки, труба, фотографии, пластмассовые ногти, налепленные на треснувшие зеркала…
— Он работал диспетчером. Теперь он — «хомяк», — шепотом пояснила Синикка. — Коллекционер барахла.
«Хордер» — поправил бы Федор. — «Он боится осознания утраты, поэтому окружает себя вещами. Вещи не умирают».
Петр Иванович выплюнул леденец и протянул его Витьке. Мальчик взглянул на Синикку. Он прекратил давать событиям и чувствам однозначную оценку. Обсосанная конфета — мерзость. Желание обездоленного и жадного поделиться последним — чудо.
***
— Наше здоровье, дамы! — Селижора чокнулся с Анфисой и Софушкой медной кружкой, наполненной «московским мулом».
Официанты метали на столик икру, медальоны, рубленные лососёвые котлеты. Дорадо. Салат из фенхеля и киноа. Бандит говорил мало и косноязычно. С персонажами Тарантино его роднили только хороший итальянский костюм и парфюм. Он травил бородатые анекдоты про евреев и блондинок. Анфиса хохотала, Софушка в немом отчаянии растягивала губы, надеясь, что её гримаса сойдёт за улыбку.
Приперлась. На каблуках. Дура… Это не кино. Не папины байки. Это убогая хроника. Жизнь. Ресторанчик без окон, около дверей — огромный восточный мужчина, охранник. Джин.
Дубасит
