Книга Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

Я уже знал, что Португалия победила, – об этом говорили везде, но мне было интересно, как именно это произошло, особенно в отсутствие Уэйна Руни. И тем не менее я послушался маму, и мы с ней пошли гулять.

– А где Егор? – спросил я, когда мы вышли на улицу.

Я только теперь заметил, что его уже полтора часа не было дома.

– Он с Игорем, – сказала мама.

– Понятно, – ответил я.

В конце концов, это правильно, – думал я. – На том основании, что у ребёнка развелись родители, он не должен лишиться отца. Я очень хорошо знал, что такое, когда нет отца, и не хотел, чтобы мой брат узнал это.

– Мы сегодня говорили с Игорем, – начала мама. – Он просит прощения и просит нас вернуться к нему.

Она сделала паузу. Я ничего не отвечал.

– Я не знаю, как мне поступить, Вась, – продолжила мама. – Он ведь так плохо с тобой обходился, шпынял тебя, толкал, обзывал.

Я смотрел на мать с недоумением. Мне удивительно было слышать, что она не знает, что делать. Ей было тридцать пять лет, она была очень взрослая и опытная женщина, но при этом она не знала, что делать. Внезапно до меня дошло, что она ждала, что я – её пятнадцатилетний сын, которому нельзя гулять после девяти вечера, предложу ей решение, как правильно следует поступить со своей жизнью и жизнями двух детей. Особенно странно мне было от осознания того факта, что я могу что-то изменить, что моё слово может как-то повлиять на происходящее.

Между тем для меня ситуация была очевидна: нам было необходимо вернуться на Светлогорский проезд. Да, Игорь снова будет унижать меня и иногда бить, но зато мы будем знать, что нас ждёт впереди: у нас будут деньги на существование, потому что маминой зарплаты врача в ЦКБ едва хватало на то, чтобы содержать нас с Егором, а тётя Люда уже сделалась менее приветлива с мамой, – видимо, оттого, что мы бесплатно жили в квартире, которую она собиралась сдавать. Да, жизнь с Игорем была далека от того, что видишь в фильмах про семьи, где папа и мама – это именно папа и мама, и где дети-подростки устраивают конфликты на ровном месте без всяких на то причин. И Игорь был отнюдь не лучшим кандидатом на роль отца семейства, но, кроме него, у нас никого не было, – либо он, либо прозябание в неизвестности и нищете. Кроме того, Егор был его сын, и я понимал, что ребёнок должен жить с отцом. В отличие от меня, Егора никто не бил, ниоткуда не выгонял, и я знал, что его ждёт другая судьба, – он был родной и любимый сын.

Этот последний аргумент я и решил применить.

– А о Егоре ты подумала? – сказал я. – У меня, так уж вышло, отца нет. Никто в этом не виноват, но тем не менее это не нормально. Я действительно слегка придурковат и часто делаю плохие вещи. Но я думаю, возможно, если бы у меня был отец – настоящий отец, я мог бы вырасти нормальным человеком. И ты хочешь из-за того, что вы с Игорем один раз поссорились, лишить этой возможности своего младшего сына? Возможно, Игорь одумался и понял, что был неправ. Ты всегда успеешь уйти. Но не отнимай у Егора возможность вырасти нормальным человеком.

– А как же ты? – спросила мама.

– А меня всё устраивает, – ответил я.

Разумеется, это было неправдой. Но та жизнь, которая была у нас до этого, шла по понятным мне правилам. Неизвестность пугала намного сильнее.

– Так что же, – осторожно уточнила мама. – Ты хочешь вернуться?

– Однозначно.

Когда мы вернулись с прогулки по Крылатским холмам, у дома нас ждали Игорь с Егором.

– Здорово! – сказал он, протягивая мне руку.

Он впервые протянул мне руку с тех пор, как я уехал с Ленинского проспекта.

– Здравствуйте, – я пожал его огромную ладонь.

Мама тем временем взяла Егора и пошла с ним в сторону детской площадки.

– Слушай, я тут подумал, – сказал мне Игорь. – Я был неправ. Нам с тобой нужно пересмотреть формат отношений.

– Меня вполне устраивал тот формат, который был, – ответил я.

Говоря это, я имел в виду, что пусть уж лучше всё вернётся к тому, что было на Светлогорском проезде, чем так, как есть теперь. Но Игорь, вероятно, иначе понял мои слова.

– Нет, Вась, – он впервые за много лет назвал меня по имени. – Так неправильно общаться. Люди, которые живут одной семьёй, не должны так общаться.

– Ну, если вы так считаете, – произнёс я, надеясь, что он обратит внимание на это «вы», как восемь лет назад, когда пытался научить меня говорить ему «ты».

– Конечно. Давай научимся принимать друг друга, – предложил он.

– Хорошо, – согласился я.

– Мир? – он снова протянул мне руку.

– Да, – пожимая руку отчима, я вспоминал, что даже худой мир лучше хорошей войны.

– Теперь у нас всё будет по-другому, – пообещал он. – И мы будем жить как одна семья.

Я знал, что это неправда. Я понимал, что он никогда не примет меня как родного, что Егора всегда будут любить больше, а я просто буду «висеть на балансе», как однажды сказал про меня мой отчим. Но вместе с тем я был рад, что мы вернёмся на Светлогорский проезд, я смогу ходить в школу пешком и путь этот будет занимать всего пару минут, что у меня снова будет своя комната, где я смогу сидеть где угодно, хоть на кровати, и что какое-то время я смогу спокойно ходить в душ и обедать в кухне вместе со всеми.

Чтобы окончательно консумировать воссоздание нашей счастливой семьи, мама с Игорем отправили меня учить английский язык. Конец июля и август я провёл в городке Истборн в графстве Сассекс на юге Англии. Впервые в своей жизни я оказался на полтора месяца оторван от надзора взрослых. На деньги, которые у меня были (дядя дал мне две тысячи фунтов), я ездил в Лондон, Оксфорд, Виндзор, Гастингс и Брайтон, обедал, покупал всякие мелочи, алкоголь и сигареты.

На берегу Ла-Манша (британцы до сих пор упорно называют его Английским каналом), в компании однокурсников я попробовал марихуану. Не могу сказать, чтобы я почувствовал хоть что-то из того, о чём мне взахлёб рассказывали товарищи. То ли дело было в качестве продукта, то ли просто не взяло, так или иначе, я удовлетворил свой интерес и констатировал, что это дерьмо на меня не действует.

После возвращения с туманного Альбиона я ощутил себя куда более самостоятельным. В первую очередь, я понял, что вполне могу обходиться без взрослых. Во-вторых, я начал курить. Денег у меня было мало, поэтому я покупал сигареты More, – пачка стоила всего девять рублей, но я знал магазин, где они продавались за восемь. Чтобы тратить на курево меньше денег, я покупал крепкие сигареты, – от них я чувствовал насыщение никотином намного сильнее.

В сентябре я последовал совету дяди и пошёл в Школу Юного Журналиста – курсы при журфаке МГУ, где когда-то учился Гриша. Когда я впервые перешагнул порог дома на Моховой, увидел мраморную лестницу факультета и под пристальным вниманием Ломоносова, взиравшем на меня с гигантского портрета, взошёл по её ступеням, я осознал, что буду учиться именно здесь. На протяжении первого полугодия десятого класса я исправно ходил на все лекции и семинары.

Наши добрые отношения с Игорем продержались недолго. Они снова дали трещину уже в октябре, когда мне позвонила мама и попросила забрать Егора из школы (он пошёл в первый класс и оставался на продлёнке, пока за ним не придут родители). Поскольку образование сына было важно родителям, его отдали не в школу у дома, где учился я, а в гимназию, и где она находится, я не знал. Потому я спросил у мамы, как можно