не тревожил, я спокойно набрала ванну и от души насладилась теплом и покоем. «Черт! Я дома…» — подумала я с досадой. Стоило признать: сделка с Бессоновым меня не тяготила. Да и если вспомнить, пару недель назад я хотела остаться по собственной инициативе. Закончив нежиться в пене, я смыла с себя все ужасы последних событий и покинула душевую. Открыв гардеробную, я с опозданием поняла, что моих вещей здесь нет, все что здесь оставалось, было в моей спальне. Что ж, милый, придется делиться. Я сняла с вешалки белоснежную рубашку и надев ее, покинула комнату в поисках пищи и Глеба, разумеется.
Мне повезло и Бессонов был в кабинете. Увидев меня, он на секунду оторвался от бумаг, буркнул «Отлично выглядишь» и погрузился в них вновь. Я подошла к столу и уселась прямо на эти «важные» документы. Глеб вздернул бровь, а я улыбаясь сказала:
— Во-первых, я соскучилась, — и закусив губу, заговорщицким тоном добавила, — во-вторых, у меня совсем нет одежды…даже трусиков…
Глеб рассмеялся и притянул меня к себе так, что я оказалась у него на коленках.
— Так даже лучше, голышом сбежать будет затруднительно.
Я закатила глаза и обвив руками его шею прошептала:
— Мне нужна одежда. В этом доме слишком много народа, чтоб бродить без белья.
— Хорошо, я отправлю кого-нибудь в магазин.
— Ага, отправь Марию Николаевну! Уверена, она знает толк в моде и шмотках! — съязвила я.
— К чему тебе модные шмотки? Все равно я не выпущу тебя за пределы дома, а трусы так и быть куплю сам. — Веселился Бессонов. — Модные.
— Глеб, ты серьезно?! А как же светские приемы, фотосессии для журналов, благотворительность и музыкальная карьера в конце концов?
— Забудь. Помнишь, я тебя предупреждал: когда ты созреешь, условия сделки могут существенно измениться. Так вот, они изменились. Отныне я- единственный свет в твоем оконце.
— Нет-нет-нет! — Затараторила я. — Ты не можешь быть таким подонком!
— Почему же? Очень даже могу! — Он улыбался своей ослепительной улыбкой, а я думала: «Ну почему ты все всегда портишь?!». Я бы любовалась этой улыбкой всю жизнь, если б к ней не прилагался такой мерзкий характер.
— Ах, так! — Я ни на шутку разозлилась, не понимая говорит он серьезно или дурачится- В таком случае, пошел ты к черту! — Сказав это, я встала с намерением покинуть и кабинет, и дом Бессонова.
— Ладно, чего ты хочешь? — Глеб остановил меня, схватив за руку и развернув к себе.
— Денег и власти, мира во всем Мире и чтоб дети в Африке не голодали!
Он усадил меня обратно и медленно расстёгивая пуговицы рубашки, проговорил:
— Забавно, что деньги ты поставила на первое место, но давай поговорим о менее масштабных вещах. Например, о твоем обещании остаться, видимо ты забыла при каких обстоятельствах дала его.
— Как там у классика? «Клятвы данные в бурю, забываются в хорошую погоду», кажется так?
Он справился с рубашкой и лаская мою грудь прошептал:
— Это не у того классика, у которого все повально сходят с ума и дохнут, как мухи?
— Это у того классика, у которого описаны все грани истиной любви: светлые и темные ее стороны. — я стонала от наслаждения и остатки разума покинули меня.
Решив отложить беседы до более подходящего случая, мы наслаждались друг другом с особенным упоением. Никогда в жизни я не испытывала такого удивительного желания, которое охватило меня в эти мгновения-отдать себя. Я хотела его, хотела делать то, что ему нравится, хотела дарить незабываемое наслаждение. Сердце рвалось наружу, находясь на пике блаженства, я смотрела ему в глаза и говорила то, что он хочет слышать:
— Я твоя. Слышишь? Я только твоя.
Мы упивались каждый своей победой: я тем, что в конце тоннеля забрезжил свет; Бессонов, как ему казалось безграничной властью надо мной.
Накинув, уже успевшую стать моей, рубашку я сидела на столе, болтала ногами и наблюдала как Глеб одевается. Он подошел и едва коснувшись губами моего виска тихо, но твердо, произнес:
— Запомни, Детка: дуло всегда здесь. И если тебя посетит мысль выкинуть очередную штуку, клянусь тебе, я нажму на курок не раздумывая.
Я встала и направилась к выходу со словами:
— Очень драматично. Я думала, ты слово пацана дашь, а ты вон чего, клянешься! Мои аплодисменты! — Повернувшись у выхода, я сделала реверанс и картинно захлопала в ладоши. Затем покинула кабинет, громко хлопнув дверью. Искренне жалея, что она не оторвалась.
Я обосновалась в той комнате, которую Бессонов мне любезно предоставил в мой первый переезд к нему. Здесь нашлось пару платьев, белье и даже пеньюар, но я предпочла остаться в рубашке. Весь остаток дня я провалялась, читая книгу. К слову сказать мысли мои были далеко от сюжета, и нить я никак уловить не могла, то и дело перечитывая один и тот же абзац. К ужину я спускаться не стала. Решила раз уж ничего путного у нас не выходит, не страшно и с голоду умереть. Бессонов похоже решил так же. Меня хватило еще на сутки. Я не покидала комнату, и меня никто не беспокоил. Есть хотелось очень, но и переступить через гордость я не могла. Вот будет забава, если я про голодовав сутки, признаю поражение из-за куска хлеба.
Ночью мне приснился кошмар: Бес держал пистолет у моего виска, зловеще смеялся и все-таки выстрелил. Проснулась я от того, что Глеб тряс меня за плечи и причитал:
— Поля! Поля, проснись! Все хорошо!
Я открыла глаза, луна освещала его лицо, черные глаза сверкали в темноте, и я заорала что есть силы. Он подскочил, включил свет и принялся меня успокаивать:
— Поля! Все хорошо! Я рядом!
«Вообще-то в этом и проблема»- подумала я, но вслух лишь разрыдалась. Глеб еще долго успокаивал меня, обнимая, целуя и умоляя простить его, за что именно, правда не уточнял. А меня так и подмывало спросить, не захватил ли он еды, пока бежал спасать меня от бабаек, но поесть мне этой ночью было не суждено.
Не помню как уснула, проснулась я в объятиях Бессонова. Он мирно посапывал, как ангелок. «Азазель»- подумала я и попыталась высвободиться из его цепких рук, но не тут-то было. Он открыл глаза и улыбнувшись, сказал:
— Обожаю тебя на рассвете.
Я не стала разделять его восторга, молча встала и отправилась в душ. Когда я вернулась в спальню, там появился поднос с различными вкусностями. Я готова была наброситься на еду, но продолжала гнуть свою линию.
— Если не возражаешь, я хотела бы побыть одна или
