но со второго замаха Усладе удалось-таки вскользь зацепить его по хребту. А потом он схватил с кровати вторую подушку и встречным хлёстким ударом отбросил подушку Услады, летящую ему в лицо…
Прислушиваясь к шлепкам, топоту и смеху, раздающимся из-за двери хозяйской горницы, Лад с Радкой удивлённо переглянулись, а дед Мирош махнул рукой и вздохнул: «А, молодо-зелено, мягко постелено… Пускай тешатся».
Подушечная битва закончилась так же неожиданно, как началась: во время особенно лихой атаки наперник на подушке Услады порвался, и пух рогоза* разлетелся по горнице, осыпав и Венселя, и саму Усладу с ног до головы. Обоим пришлось раздеться, чтобы вытряхнуть рубахи, а потом изрядно поработать гребнем, помогая друг другу вычёсывать пух из волос. После, покопавшись в сундуке Красы, они нашли для Услады подходящую дорожную справу.
Княжне ещё никогда не приходилось отправляться пешком в столь далёкий путь. Порой ей случалось пойти вместе со Стиной и девушками из хоромной прислуги в ближайший лесок по грибы, но это всё были скорее прогулки, чем настоящие переходы. Не очень-то представляя себе, что брать в дорогу, она предоставила Венселю заботиться о поклаже. Тот не долго тянул со сборами: кинул в заплечную сумку огниво, кошель с парой-тройкой каких-то флакончиков, завёрнутые в тряпицу осколки Усладиного зеркала и свёрток Радкиных пирогов, наполнил водой две фляги, пристегнул к поясу нож и тесак, да ещё приготовил два рогожных башлычка вроде тех, что Лад с дедом Мирошем надевали, уходя в лес пасти коз. Подумав немного, Услада добавила к поклаже чистую рубаху и надела пояс Красы. Правда, кинжалы отстегнула и оставила в сундуке: хороши, да что толку их носить, коли нет умения. А ещё Услада с некоторым удивлением обнаружила, что ей тоже предназначалась поклажа. Венсель отдал княжне одну из фляг, войлочную скатку и свёрнутый в аккуратный рулончик плащ.
— Это зачем? — удивилась Услада.
— На земле спать холодно, — как ни в чём не бывало пояснил Венсель, готовя для себя такую же скатку и свёрток с плащом.
— Так нам что, придётся ночевать в лесу?
— Не обязательно. Если повезёт, то к вечеру доберёмся до Ограды, и тогда заночуем на постоялом дворе.
— Как это «если повезёт»? — насторожилась Услада.
— Обычно. Стёжки иногда зарастают, приходится искать направление, прорубаться… Тогда выходит дольше, чем если идти по проторённой тропе.
— Разве мы пойдём не по Торговой?
— Нет, конечно, — Венсель вытащил из поставца и развернул перед ней лист с изображением земель Торма. — Это слишком долго. Мы можем изрядно срезать путь, отправившись стёжками через Занорье. Вот тут Задворки, а нам надо попасть вот сюда, к Рискайским воротам. Зачем тащиться вдоль Пустоши до Торговой тропы, если можно напрямик выйти сразу к Лисьим Норам? А от них до ворот рукой подать.
— Ты уже ходил так?
— Нет. Но местные ходоки без труда успевают за вечер сбегать наклюкаться у Малого Бодуна, а к полуночи вернуться домой. Нам же с тобой обратно идти не придётся, только туда. Не волнуйся, птаха: я же маг, со мною не заблудишься.
Услада с сомнением покачала головой, а вслух только заметила:
— У меня, между прочим, имя есть.
В путь выдвинулись ближе к полудню. На прощание Радка осенила Усладу охранным знаком и повесила ей на шею Маэлев глазок — агатовую бусину с рисунком из вложенных друг в друга кругов. А Лад вызвался проводить хозяев до вешки на Грязнополье.
Сперва идти было легко. Тропа удобно ложилась под ноги, лучи Ока ласково пригревали сквозь зелёную листву, мягко шелестел лес, пели птицы, и Лад напевал на ходу. Голос у него оказался на диво приятный.
Вешкой назывался торчавший на развилке трёх стёжек серый валун. С полуночной стороны он густо оброс мхом, а на полуденной можно было рассмотреть грубо вырезанный рисунок: стрелку, указывающую на закат, а над ней руну «глаголь».
— Ну вот, — сказал Лад, остановившись перед камнем, — дальше топайте сами. По стреле — это на Грязнополье, а вам надо забирать чуть к восходу. Ежели стёжка чистая, скоро выйдете в сосны, минуете Ореховый овраг, а там уж и Лисьи Норы завиднеются.
Венсель кивнул ему и с независимым видом направился по указанной стёжке. Услада же, пытаясь сгладить неловкость от такого расставания, попрощалась с Ладом тепло и пожелала ему Маэлевой помощи.
Оставшись без провожатого, Венсель вёл свой маленький отряд торопливо, песен не пел и то и дело убегал от Услады далеко вперёд. Она запыхалась, проголодалась и устала, и уже давно с тревогой поглядывала на клонящееся к закату Око, но упрямо шла следом за магом, стесняясь просить поблажки. Кусты вокруг между тем становились всё гуще, а погода понемногу портилась: набежали тучки, потянуло холодным ветром. Несколько раз стёжка раздваивалась и растраивалась, становясь всё тоньше и неприметнее, и наконец, совсем истаяла, заведя путников в заросший лещиной овраг.
— Как ты думаешь, он и есть — Ореховый? — спросила Услада.
Венсель пожал плечами:
— Вполне вероятно, в нём ведь растёт орешник. Только я что-то не вижу рядом никакого хутора.**
С этими словами он сбросил на землю поклажу, сел и прикрыл глаза. Услада с тяжёлым вздохом опустилась рядом: ноги у неё уже гудели, и от прежней бодрости ни осталось ни следа. Однако отдыха не получилось, из кустов почти сразу налетели целые полчища комаров. Отмахиваясь от них, княжна с досадой отметила, что кусают летучие гады одну только её. К тому же сидеть на земле было холодно и колко. Зато Венсель, похоже, не испытывал никаких неудобств. Он сидел себе с закрытыми глазами, спокойно и неподвижно, по-тивердински поджав ноги под себя. Мошки его не кусали, холод не беспокоил, и вообще, он выглядел так, будто собрался просидеть под кустом круг-другой, как отшельник из сказок наставника дэль Ари. «Вот развёл бы костёр, а потом сливался с природой, сколько душеньке угодно», — думала Услада, с раздражением косясь на него. С земли она пересела на свою скатку, сломала веточку с куста, чтобы гонять комаров, но этого было мало, хотелось уже лечь, вытянуть усталые ноги и хлебнуть чего-нибудь горячего.
— Венсель? — позвала она жалобно. Ответа не последовало.
— Ну же, Венсель! Давай ты не будешь прикидываться, что заснул и оглох? Эй, Венсель!
С третьего раза он всё-таки откликнулся. И, посмотрев на свою спутницу весьма строго, заявил:
— Что ты шумишь?
— Я устала, голодна
