о чем», что красота природы и девушек – это несерьезно. Я настолько был ошарашен, что на самом деле хотел из института уйти. Но потом решил, что нужно наращивать носорожью кожу и рискнул все же послать на кафедру творчества одну свою повесть – для «зачета по творчеству». Хотя повесть тоже была о рыбной ловле и красоте. Зачет мне поставили, и я стал наращивать кожу. Теперь же я написал повесть о заводской жизни – разумеется, тоже по-своему, – но ее здесь пока что не обсуждали.
– Ну, а Вы, товарищ Серов? Ваше мнение? – Голос преподавательницы настиг и меня.
Внимание!
– Мне рассказы Зайцева не понравились. Очень мелко все. Неинтересно. Но здесь, собственно, все уже сказали. Я думаю, не стоит повторяться. Дело в том, что все это не серьезно. Мне кажется, о таком писать не стоит.
Уфф. Я сажусь. Я выпалил свои слова в несколько секунд. Зайцев теперь будет ненавидеть меня несколько месяцев. Как минимум. Впрочем, это настолько не имеет значения, что… В имени светлом твоем грезится-чудится… Грезится-чудится… Ну, ну. Ну же. Хватит. И колышется яркое знамя…
– Вы хотите что-то сказать, Соловко?
– Да я, собственно, несколько наблюдений. По существу рассказы хорошие, но вот язык…
В имени светлом твоем… Ну же, ну. Хватит, господи боже мой, из последних сил про себя твержу я..
– Я согласен с выступавшими, да, – мямлит Зайцев, и краска постепенно сходит с его лица. – Надо еще поработать над этими рассказами, я понял. Я недавно написал эти рассказы… Буду над ними работать…
«Рассказы»! О, господи. Он все-таки честный. Он признает критику. Он продолжит работу. Он не боится трудностей. Он продолжит нелегкий литературный труд. Простой рабочий парень, трудолюбивый и талантливый. Милый парнишка. Биография проста и чиста. Как и голова.
– А что, случаи такие были? Вы описали то, что было, из жизни? – спрашивает Ксения Владимировна.
Да, при всем, при всем у нас еще одно непреложное правило: надо, чтобы все описанное было «из жизни».
– Да, – чуть-чуть светлея лицом, говорит Зайцев, – это все было на самом деле, я видел… Из жизни.
В имени светлом твоем. В имени светлом твоем. Люблю, когда в садах Лицея… Нет, не так. В те дни, когда в садах Лицея… Друзья, прекрасен наш союз… Синь в окне. Темнеет. Синь в окне. Синеет небо. А за окном синеет небо, накрапывает, и вот-вот… «А за окном желтеет глина, накрапывает, и вот-вот»… Хватит же, черт побери! Хватит. «Меня попутная машина сигналом долгим позовет». «Но мой товарищ, заугрюмев, коробку – видно свет не мил! – тупым ножом сломал в раздумье, и чайке – крылья перебил… И все. А были годы, годы. Все звонкие, как на подбор»… Это – стихи поэта Соколова, я их помнил…
– Слушай, Веретенников, ну хватит же, некогда ведь всем…
То костры Революции…
– Так, товарищи. Мне только приходится суммировать сказанное вами. Рассказы Зайцева очень сыры…
Мы шли под грохот канонады… Мы смерти смотрели в лицо… Ну, хватит же. Сколько можно? Ну. Ну же. Сидят, не решается никто. И я сижу. Сейчас если опять Веретенников… Ну, хоть бы встали все разом. То костры Революции… Баррикады. Ветренные солнечные баррикады… О, Господи, как же им всем не стыдно, думаю с болью я, будущий писатель и журналист Олег Серов…
– На следующее занятие… Кто у нас читает следующий? Вы, товарищ Яруллин? Не готово? А как у Вас, товарищ Серов?
– Пожалуйста.
– Ну, пожалуйста. Значит, Вы. У Вас что, рассказ?
– Нет, повесть. Если успею. Постараюсь успеть. Мне допечатать немного осталось.
– Да? Тогда, может быть, Вы через раз, а на следующий вторник Вы, товарищ Соловко?
– У меня, Ксения Владимировна, есть один рассказ. Я, пожалуй, его принесу…
– Хорошо. Так мы и наметим. Читает в следующий раз Соловко. А Вы, товарищ Серов, через вторник, да?
– Да.
– Ну так. До свиданья, товарищи.
– До свиданья, Ксения Владимировна!
Аминь.
В коридоре Литинститута – заметка:
«С октября официально открыты Литературные курсы. Не было проведено пока ни одного занятия. А существуют уже занятые должности с окладами:
Проректор_________________500 руб.
Зав. кафедрой творчества__450 руб.
Нач. уч. части____________150 руб.
Комитет содействия партгосконтролю».
17
– Алло, Гребневу Ларису, будьте любезны.
Тишина.
– Я слушаю.
– Лора, ты? Здравствуй. Олег говорит.
– Здравствуй.
– Ну, как ты поживаешь?
– Так. Ничего.
– Я хочу тебя видеть.
– Неужели?
– Конечно, хочу. Ей-богу. Очень хочу. Соскучился, понимаешь.
– И я.
– Это правда? Так когда же мы встретимся, Лора? Когда ты сможешь? Я…
– Завтра хочешь?
– Завтра? Слушай, извини. Какая неудача! Понимаешь, у меня завтра собрание Актива… Ну, собрание по борьбе… Понимаешь, я тебе не говорил. Я же журналист отчасти, и… Короче, мне поручили очерк. О преступности несовершеннолетних. В журнале. И сейчас как раз вот… Очень важное собрание. Завтра на Ленинских горах. Обязательно нужно быть.
– Понимаю, понимаю, какое собрание.
– Да нет, правда же. На самом деле. Давай в другой день какой-нибудь? Любой! Хорошо? Ну, хоть послезавтра в пятницу. Или в субботу… Я правда очень хочу тебя видеть…
– В субботу я точно не смогу. А в пятницу ты позвони. Попробуем.
– Конечно, обязательно позвоню. Как твоя ангина?
– Ничего, проходит.
– Слава богу.
– Ну, пока, да?
– Пока, Лор, до свиданья. Мне очень жаль, что завтра я тебя не увижу. Очень.
– Конечно, конечно, раз собрание.
Глупости какие-то. Но все-таки.
Да, конечно, я понимал. И не такой уж «мышкой» я был. И не Робертом Коном. И даже Антона я в какой-то степени понимал. И «семинаристов» наших литинститутских. Они по-своему воспринимали жизнь, и они не хотели «биться лбом в стену», понятно! Но я хотел ЖИТЬ! Жить, а не подчиняться на каждом шагу «обстоятельствам», которые жить по-настоящему не давали. Я верил в жизнь и видел, точнее – чувствовал, что жизнь может быть гораздо лучше, чем порой кажется. «Мы сами строим свои тюрьмы» – так называется одна из картин Святослава Рериха. И я с этим согласен!
Я верил. Верил! Верил! Несмотря ни на что.
Лора? Но ведь она откликнулась мне. Симпатия наша – пусть даже и не любовь – взаимна! Даже Антон не поверил, что она была у меня. Это я виноват, что не смог показать ей пусть не высший, но все же класс. Ведь бывало у меня… Антон несправедлив к ней, он вообще очень разочаровал меня в последнее время, но он прав в том, что я действительно не такой уж для нее подарок. Денег нет, машины
