более не обратима. Смена поколений: поколение Первой мировой войны в последние двадцать лет постепенно вымерло. Немногим последним выжившим из тех, кто пережил Первую мировую войну молодыми солдатами, сегодня больше 80 лет. Уход этого поколения с исторической сцены, однако, теперь поэтому необычайно многозначителен, поскольку после Второй мировой войны они ещё раз пережили расплату. Великий человек, который управлял Федеративной Республикой в её первые четырнадцать лет и создал её, Аденауэр, пережил Первую мировую войну как зрелый сорокалетний мужчина, служил в важных учреждениях в качестве обербургомистра и члена прусской Верхней палаты и до определённой степени участвовал во внутренней политике. И если Аденауэр был неординарным случаем, то он всё же не был исключением. В общих чертах можно сказать, что Федеративная Республика в её первые двадцать лет ещё раз вынужденно оперлась на старое поколение, чьим решающим опытом была именно Первая мировая война. Поколение, которое в пятидесятые и шестидесятые годы, собственно, должно было бы действовать, было мертво или дискредитировано, или глубоко растеряно и лишено мужества. Старикам пришлось ещё раз выйти на сцену.
Однако у этого были последствия. Старые люди приносят с собой свои старые взгляды. У них была также естественная тенденция видеть время своей молодости (а в этом случае это была эпоха Первой мировой войны) в осиянном свете и, сознательно или неосознанно, стремиться к ней назад. Это было тем более легче, поскольку это время действительно было "великим", если даже одновременно ужасным и трагичным.
К этому добавляется то, что отношение немцев к обеим мировым войнам, в центре которых они находились, также задним числом было в корне различным. Вторую мировую после того, как она миновала, они бы предпочли убрать из своей истории и из своей жизни. Но Первую мировую они защищали и в принципе гордились героической ролью, которую они в ней играли. Ведь в действительности существовали различия между обеими войнами, объективные и субъективные. Объективно Первая мировая война велась между в равной степени готовыми и стремящимися к войне державами; тогда как ко Второй мировой Германия принудила мир, который очень хотел остаться жить в мире и из-за любимого мира даже сделал Германии в предвоенные годы величайшие уступки. Первая мировая также не была запятнана столь ужасными преступлениями, как Вторая. Субъективно немцы были втянуты в Первую мировую войну с единодушным восторгом; Вторая многим из них представлялась чем-то зловещим. И наконец, чаша поражения в Первой мировой войне также не была, как во Второй, испита ими до горького конца.
Из всего получается, что немцы в пятидесятые и также ещё в начале шестидесятых по причине воспоминаний о Второй мировой войне, которые они усиленно стремились вытеснить, в известной степени спасались бегством в воспоминания о Первой мировой, всё ещё высоко их оценивая. И таким образом они оставались верны принципиальной позиции, которую ввели в Первой мировой войне (и в поражение в Первой мировой войне): позиция неудовлетворённого и тщеславного народа, который не был доволен тем, что он имел, держал мир в напряжении и ставил себе цели, которые были недостижимыми без войны. Перед 1914 годом цель называлась "мировое господство". После 1945 она называется только лишь, скромнее, "восстановление Германии в границах 1937 года". Однако и эта более скромная, к сожалению, проигранная во Второй мировой войне цель могла бы быть воплощена в мире пятидесятых и шестидесятых только посредством Третьей мировой войны. И если цель вынужденно стала скромнее – то язык, на котором она провозглашалась, таким не был.
Пример: в 1956 году тогдашний французский премьер-министр одним из первых критиковал политику "холодной войны" и назвал переговоры по разоружению делом первостепенной важности. Правительство ФРГ ответило заявлением, в котором говорилось: "Никакое германское правительство не будет готово серьёзно обсуждать предложения, которые хотят добиться разрядки на основе временного признания или молчаливого примирения с разделом Германии. Солидарность со свободным миром будет поколеблена опасным образом, если она не будет покоиться более на признании свободы людей и народов".
Столь энергично и почти что угрожающе говорила Федеративная Республика в пятидесятые годы даже со своими союзниками. В тогдашних речах Аденауэра и Брентаноса отчётливо узнают трубные звуки, которые некогда отмечались в речах Вильгельма II и Бюлова. Это было всё ещё – или снова – поколение Первой мировой войны, которое так говорило. Сегодня для нас это звучит чуждым и далёким; звучание другой эпохи. Между Германией Аденауэра и Германией восьмидесятых лежит как раз не только смена поколений, но коренное изменение эпох. Об этой смене эпох будет теперь идти речь.
В общем и целом заканчивается лежащая за нами завершённая эпоха немецкой истории, начавшаяся в 1871 (или 1866 году) и закончившаяся в 1945 (или в 1949) году, и в пользу этого, естественно, также есть что привести. В промежуток времени между 1866 и 1949 годами, или, во всяком случае, между 1871 и 1945 Германия была цельным образованием (если даже и в меняющихся, более или менее широких границах). С тех пор она состоит из двух или трёх государств, в зависимости от того, исходят ли из "малой Германии" Бисмарка или из "Великой Германии" Гитлера. Всё же в самом большом из этих государств, Федеративной Республике, живёт больше чем в два раза немцев, чем в обоих других вместе, больше чем в три раза, чем в ГДР, единственном, которое разделило с Федеративной Республикой целую эпоху истории единства рейха. Федеративная Республика также является единственным государством-наследником Германского Рейха, которое не осуществило революционного разрыва с историей рейха, ощущает себя гораздо более (исключая Гитлера) в качестве его продолжателя и носителя традиций и из этого даже долгое время выводила претензию на единственное представительство для всех немцев рейха Бисмарка. Ещё и сегодня она, несмотря на признание ГДР, выдумывает всегерманское гражданство и тем самым практически предлагает гражданам ГДР постоянную опцию федеративного гражданства – один из ещё нерешённых спорных пунктов между ФРГ и ГДР. В этом отношении для Федеративной Республики возникает почва для сомнений, действительно ли в 1945 или же в 1949 году имел место перелом эпох. Субъективно, во всяком случае, этого не происходило. Субъективно, исходя из самоопределения и постановки целей, Германия, правда, отбросила двенадцать лет Гитлера как ошибочный путь, как отклонение от своей традиции, и осознанно снова связала себя с эпохой кайзеровского рейха и Веймарской республикой, в хорошем и в менее хорошем. При своём основании она ощущала себя тем, что осталось от догитлеровского Германского Рейха или же было восстановлено, она ощущала себя всё ещё идентичной с ним, и она как нечто само
