— Эбби говорит… по тебе не видно, чтоб ты горевала.
— Тебя бог знает где носит, ты пьешь, и танцуешь, и флиртуешь, и целуешь соседа.
— Эбби ничего такого не говорит.
— Ты опять пьешь.
— Я не пью.
— Ты не горюешь.
Я атакую чудовище. Мы катаемся по полу, он оказывается наверху, я внизу, потом наоборот. В окна светит белая ночь, а здесь, на полу, темно, я вижу мельком его переносицу — и не узнаю. Мне больно. Мы что, деремся? Охнув, я касаюсь указательным пальцем его шеи, этого достаточно. Я знаю, кто он такой. Мне не страшно. Это не сон, еще немножко, и я возьму себя в руки. Я лежу, прижавшись к его спине, и гадаю, спит ли он. Я просыпаюсь — переползая через меня, он задел меня по лицу. Я проснулась, но делаю вид, что все еще сплю. Он поднимается на ноги, отходит к окну, небо слабо светлеет, но сейчас ночь. Он снова подползает ко мне, только теперь укладывается валетом. Что ему надо? Он берет мою ступню и подносит ко рту и пытается захватить пятку губами. Так и лежит, не выпуская ее изо рта, а я делаю вид, что сплю. Что ему надо?
— Уходи, — шепчу я.
Он сел, глядит на меня.
— It’s better to have loved and lost… than never to have loved at all.[45]— Голос его дрожит.
— Заткнись, — говорю я. — Уходи давай.
— Я ждал и ждал.
— Тебя.
— Очень жаль, — говорю я.
33
Как можно мягче она подготовила брата к тому, что ему надлежало вскоре исполнить.
Тогда Чарльз отпросился на день со службы, она уложила свою смирительную рубашку, и они вместе пошли в дом для душевнобольных, где ему предстояло оставить ее до тех пор, пока она не оправится.
Кэти Уотсон «Черт ее поцеловал. История Мэри Лэм»[46]
Я вынесла белье во двор. Пройдя по холодному полу подсобки, ступила в сырую траву. Сияло солнце. Синел фьорд. Мир казался прозрачным и ясным, но таковым не был. Я развесила простыни. Их стал потрепывать ветерок. Рано утром я написала начало новеллы. Всего одну страницу. Я услышала голос Ингер, свое имя, голос Фундера, они меня не видели; оттянув вниз бельевую веревку, я выглянула из своего укрытия. Волосы у Ингер были с проседью и взлохмаченные, что меня удивило. Фундер как будто немного сутулился, на нем была зеленая как пламя рубаха, если только пламя бывает зеленым.
— Эй! — крикнула я.
Они подошли поближе. Они говорили о Брандте.
— Где он сейчас? — спросила я.
— У себя и спит. Его гость уехал домой, так что он один, — сообщила Ингер. — Смотрю вчера, вдруг откуда ни возьмись — он, сидит на скамейке. По-моему, он болен.
Разумеется, болен.
— Его держали взаперти, — сказала я.
Фундер сдвинул солнечные очки на лоб. Прищурился.
— Откуда ты это знаешь? Он же ничего еще не рассказывал.
— Внизу на пристани, в старом пакгаузе, — добавила я.
— То тебе ничего не известно, то известно все.
— Это из-за того, что я его поцеловала, — сказала я.
Фундер покачал головой:
— Ты поцеловала Брандта?
— Я могу это объяснить.
Он ткнул в меня пальцем:
— Сейчас я к тебе зайду.
— Давай, — ответила я.
Трольс лежал на диване. Я принесла ему чашку кофе, села, посмотрела на него:
— Нельзя так ревновать в твоем возрасте, да еще по пустякам. Ты просто с ума сошел. Ты понимаешь, что можешь попасть в тюрьму?
Он промолчал.
— Где ты вообще обитаешь?
— Я ночую в пакгаузе, я его купил.
— Купил?
— Да.
— Я думала, что уже успела тебя забыть, но я же тебя насквозь вижу.
У него задергалась щека.
— Утром я взяла в постель компьютер и написала первую страницу новеллы, про тебя. Она будет называться «Чиновник».
— Разве я чиновник?
— В своем роде — да. Лежи, не вставай, я тебе сейчас прочту.
Он закрыл глаза, щека дергалась. Я стала читать:
Было такое впечатление, что в этой постели совершено убийство.
Прежде чем покинуть комнатку, я прислонилась к дверному косяку и бросила взгляд на простыню (вещественное доказательство), выпачканную кровью и испражнениями. В тело мне вкралось чувство некоего удовлетворения. На дворе шел снег. Из дверей соседнего барака показался адвокат и заковылял по скользкой, как лед, плиточной дорожке; он поеживался, он не видел, как я помахала ему в окошко. Знал бы он только. Что в это окошко ночью проник чиновник, и до смерти напугал фрёкен Слот, и возродил меня к жизни.
Чиновником был бойкий молодой человек. Нагишом и в крови, он вышел, пошатываясь, в коридор и в поисках душа наткнулся на фрёкен Слот. У фрёкен Слот слабое сердце. Я лежала в кровавой луже и смотрела на его профиль, выступавший из полутьмы, и, закусив чистый край одеяла, смеялась сквозь слезы. Мне никогда не забыть ее крика. Или ту застенчивую решимость, с какой он вернулся, мокрый и чистый, к постели. Он совершенно не знает, кто я. И, что крайне удивительно, не стремится узнать. С другой стороны, кому как не мне известно, что, в сущности, знать почти нечего, почему я и не выставляю себя напоказ.
Я прыснула.
Повернув голову, Трольс кинул на меня обиженный взгляд.
— Безутешная вдова так не пишет, так пишут тинейджеры! Эбби права! Ты не горюешь!
— Одно к другому не имеет отношения!
— И это вовсе не про меня.
— Нет, про тебя, в переносном смысле. Про те времена, когда ты был молодым и веселым.
— Это было чертовски давно, — прошептал он.
