– Деточки мои, деточки…
– Кон баро дро кхэр?[33]– осведомился Король.
С минуту в комнате царила ошеломленная тишина.
– Ту сан ром?![34]– хором спросили несколько голосов. Он промолчал. Цыгане тихо и взволнованно посовещались между собой; две женщины юркнули в дом и тут же вернулись. Следом за ними на веранду вошла старая цыганка. Мужчины расступились, пропуская ее. В отличие от других, она была полностью одета, и даже шелковый платок со спускающимися на грудь концами был повязан туго и аккуратно. Морщинистое коричневое лицо не выражало ни страха, ни гнева.
– Дана, переячь[35], – коротко велела она, и цыганка в углу сразу умолкла. На Короля в упор взглянули блестящие глаза.
– Пусть накажет бог твою мать и твой род! – проскрипела бабка, как заклинание, и Король почувствовал себя неловко под холодным, немигающим взглядом.
– Я не цыган, пхури[36]. Мне нужен твой сын.
– Вот мои сыновья.
– Где Граф?
– Его здесь нет. Давно. Я клянусь. – Сморщенное лицо старухи оставалось бесстрастным, как у идола.
– Послушай, мать… и вы все. – Владимир окинул взглядом цыган. – Я – Король. Я не хотел этого, но Граф мне задолжал. Мы сейчас осмотрим дом, если найдем свое – уедем. Золото ваше не тронут, женщин – тоже. Я даю слово.
– Ищите, – после недолгой тишины разрешила старуха. Вытащила из кармана фартука пачку «Беломора», сунула в рот папиросу и села на табуретку у стены. – Михай, Ваня… Покажите им все.
На обыск ушло больше двух часов. Цыгане не пытались помешать: молча, с бледными от бешенства лицами открывали двери в комнаты, кладовые, подвалы. «Быки» так же молча громили мебель, рылись в вещах, резали подушки. Вскоре весь дом был усеян клочьями пуха. Изредка какая-нибудь из женщин не выдерживала и разражалась рыданиями или визгливыми проклятиями, но ее быстро успокаивали. Мать Графа по-прежнему сидела у стены, неспешно курила папиросу за папиросой, обменивалась с цыганами короткими фразами. Она не изменилась в лице даже тогда, когда Лягушонок за обе руки выволок на веранду отчаянно сопротивлявшуюся молодую цыганку.
– Король, эта кричит, что она Графа жена!
Король с сомнением взглянул в хорошенькое, круглое, еще детское личико. Супруге Графа было не больше пятнадцати.
– Скажи, чтоб пустил меня! – потребовала девушка, едва оказавшись перед Королем. Усмехнувшись, он знаком велел Зямке отойти. Освободившись, девчонка с отвращением передернула плечами, вытерла кулаком нос и, задрав остренький подбородок, пожелала:
– Чтоб тебе своих детей схоронить, гаджо проклятый!
Король взял ее за плечо:
– Где твой муж, красавица?
В лицо ему тут же полетел плевок.
– Вот тебе мой муж! Мало – попроси, добавлю! – она оскалилась от ярости. По лицам цыган скользнули хмурые улыбки.
– Пусти ее, – посоветовала мать Графа. – Резать будешь – не скажет.
Король мрачно вытер лицо рукавом, выпустил девчонку. Та с шипением отскочила к стене. Подняла с пола платок, повязала голову и, победно поглядывая по сторонам, уселась у ног старухи.
– Король, мы можем ее взять, – тихо предложил Лягушонок. – Граф через час сам на цирлах прибежит.
– Нет. – Король помнил слово, данное Белашу. – Ну, что? Есть что-нибудь?
Без всякого энтузиазма Зямка кивнул на сваленные посреди веранды пакеты и сумки. Они были забиты коноплей и маковой соломкой – тем обычным малокачественным товаром, которым цыганки из-под полы торгуют на вокзалах и в переходах. Чистого героина не было. Что и следовало ожидать.
– Собирай народ. Все.
Пожав плечами, Зямка отошел. Через несколько минут все «быки» столпились у выхода с веранды. Ощетинившиеся цыгане сбились в кучу у другой двери.
– Мать, мы уходим. Передай Графу, что он покойник.
– Отпусти девочек, – спокойно сказала она.
– На дороге отпущу. – Королю не хотелось получить выстрел в спину.
Когда машины вырулили с поселковой дороги на асфальтовое шоссе, небо уже посветлело, из-за леса показался край солнца. Голубь открыл заднюю дверцу, и цыганские девчонки вылетели на обочину. Одна из них сразу припустилась бегом по полю к поселку, и вскоре виден был только беленький лоскут рубашки. Вторая, постарше и почернее, гортанно выкрикнула что-то, схватила с обочины ком глины и швырнула в машину.
– Эй, догоню! – гаркнул с переднего сиденья Зямка. Девчонка плюнула и кинулась бежать. Зямка открыл было дверцу, но, поймав взгляд Короля, опустился на место. Недовольно пробурчал:
– Ну, и какого, спрашивается, хрена? Только нервы испортили…
Король не ответил. Он уже думал о другом.
В «Подкову» заехали под вечер. Там было неожиданно много народа, и цыганский ансамбль на эстраде старался вовсю. Король нашел глазами Петро – тот стоял за спиной певицы, выводя на скрипке рыдающие пассажи. Увидев Короля, он довел мелодию до конца, отступил за спины цыган и юркнул в дверь служебного входа.
После их последнего разговора Король не особенно рассчитывал на помощь Петро. Но скрипач, казалось, был рад его появлению, завертелся вокруг, блестя глазами, заискивающе улыбаясь и всеми силами давая понять, что вспоминать недавнюю ссору не намерен. Услышав вопрос Короля, он сел на пол и захлопал ресницами:
– Бела-аш Графу не верит?! Ну уж… Ерунда какая… А… кто тебе сказал?
– Сам догадался. Что – верно?
– А ну тебя, мой золотой… – насупился Петро. – Вляпаюсь я с тобой обязательно. Ну, раз уж знаешь… то да, верно. Белаш его, кажется, не того… Не очень…
– Почему?
– Да вот понимаешь ли ты, братец мой… – Петро мучительно задумался, запустив обе руки в волосы. Неожиданно выпалил: – Потому что сволочь твой Граф! Его и другие цыгане удавить готовы, только боятся! Он же никого не уважает! А Белаш – из-за Марии…
– Кто она? – насторожился Король, но глаза Петро скользнули в сторону, и он понял, что цыган больше ничего не скажет.
– Не знаю я, баро, не знаю ничего… Что ты все ко мне привязываешься? Про Графа вон лучше у Розки спрашивай.
– Опять, что ли? – посочувствовал Король.
– «Опя-ять»… Ну, что я с ней поделаю? Все кулаки об нее отобьешь, а толку нет! Цыгане смеются… Жалеют даже, чтоб они сдохли. А она домой вовсе ходить перестала, только на работу прибегает. Сука… Дети ревут, а ей хоть бы что!
Словно в подтверждение этих слов, из угла надсадно заплакал ребенок. Петро вскочил, зашарил по карманам. Выудив розовую соску, потер ее о штаны, сунул в середину пищащего кулька и, взяв его на руки, заходил по комнате:
