Книга Средняя Эдда - Дмитрий Захаров

мать-тьма

На первую годовщину, еще до Ольки, мы поехали в Камбоджу. Есть такой обряд, говорила Настя, – перерождение. Если его пройти вдвоем – это уже насовсем.

Я над ней посмеивался.

Самолет катарских авиалиний, огромный, как межпланетный лайнер из какого-нибудь «Пятого элемента». Округлые лежанки вместо кресел. Чистокровные стюардессы, разве что не прыгающие через обруч. У нас не было на всё это денег, но у Насти внезапно объявились билеты.

– Папочкин подарок, – сообщила она, – на свадьбу.

– Какую свадьбу?

– Я ему сказала, что мы расписались по-быстрому.

Настиного отца я не видел ни разу. После возвращения из Финляндии он в Сибирь с семьей не поехал, остался в Москве. Настя прекратила с ним общаться. Или сделала вид, что прекратила. Временами у нее неизвестно откуда появлялись деньги, телефоны, ноутбук. Я сначала пробовал интересоваться, но она отшучивалась, говорила – любовник дарит.

Тогда я и сообразил про отца. Тот-Кого-Нельзя-Называть. Мистер второй секретарь. Или уже первый? Так и не знаю, стыдилась она его помощи или наоборот, общение с ним стало приятной тайной, особой историей про далекого папу…

– Расписались, значит?

– Ага, у тебя, в Девятке.

– И кто был?

– Твои мать-отец, две моих подруги и твой школьный приятель. Выбери, кто больше подходит. – У Насти всё было продумано.

– Что-то маловато.

– Для выдуманной свадьбы – самое оно.

И действительно.

Представил ее в свадебном платье. Черное или зеленое?

– Ты же в зеленом была?

– Ну а в каком же?

– Шикарно. А я, поди, черт знает во что нарядился? Джинсы с дырявыми коленками?

– Нет, на тебе был коричневый костюм. Ужасный. Я его выкинула.

Все-таки костюм. Ничего себе.

Поскольку летели почти под Новый год, во всех аэропортах пластмассовые елки болели белой сыпью. В Домодедово по залу вылета ходил краснощекий Дед Мороз с мешком коммивояжера, то и дело доставая из него очень полезные в хозяйстве штуки.

Настя в ярком, на грани киношного грима макияже с любопытством рассматривала группу тонированных мусульманок. Подмигивала и делала какие-то загадочные знаки. Ей нравилось их смущать.

Потом мы целовались в длинной очереди в кафе, а тетки за спиной вопили про прекратить. И еще Настя пела лагутенковскую «Морскую болезнь», кружась по зоне вылета D. А я купил ей кольцо с волчьей башкой – из пасти два раздвоенных языка. Она потом его месяца два не снимала – даже для металлодетектора и его друга-пограничника. Хотя те очень настаивали.

В полете я пробовал смотреть «Историю игрушек 3», она очень-очень страшная, никак не хватает духу досидеть до конца. В тот момент, когда игрушки отправились в ад, Настя сняла с меня наушники.

– Смотри, – сказала она, – ты что тут видишь?

У нее были картинки – такой микс из тестов Люшера и Роршаха. Цветные кубики и треугольники, по которым где пунктиром, а где отчетливо, прорезая грани и выворачивая куски фигур, гуляли ломаные линии. По-моему, из них тоже складывался какой-то узор.

– Хочешь удостовериться, не псих ли я?

– А ты думаешь, мне нравятся regular guys?

– А я не очень regular, у меня длина рукава же нестандартная.

– Балда. Говори, что видишь.

Я видел цветные химические озёра около Красноярского алюминиевого. Тусклую напольную плитку присутственных мест. Салат чафан.

Настя слушала, склонив голову набок, как это делают собаки. Молча и без улыбки, что было на нее совсем не похоже. И тогда я стал привирать:

– Вот здесь – Игорь Сечин и Владимир Путин выбирают новые обои в свой будуар. Игорю Ивановичу больше нравятся в клеточку. А вот это – Студия Артемия Лебедева представляет брендбук шахматной доски.

– Балда, – повторила Настя.

– А то ты не знала. Что это вообще такое?

– Изнанка раскраски. И по ней нужно понять, что на лицевой. Нас на месте научат, как с этим работать.

– Ты же говорила, это про вместе-и-навсегда?

– Про это тоже.

Мне было всё равно. Главное, что мы едем – с ней. Шаманы – так шаманы, а скажет – туземцы, пусть будут туземцы. Из чистой вредности я сказал:

– Так не бывает, Настя. Эффект подобен изображению эффекта, да? Если бы это работало, в служители карго-культа на две жизни вперед записывались бы.

– Это работает, просто не у всех.

– Неправильные пчёлы делают неправильный мед.

– Вот именно. Просто тот мир, который ты себе придумал, Дмитрий Сергеевич, очень скучный. В моем – всё не так.

Я саркастически фыркнул.

– И что, нам покажут твой дивный мир?

– Мне – обязательно, а тебе – как решишь. Если не захочешь смотреть – я стану шаманом, а ты будешь готовить мне завтраки.

Я был не против.

В Пномпене мы на весь день наняли такси – машину Настя брать отказалась: после обряда все себя чувствуют по-разному, лучше не рисковать. На полчаса позже срока к гостинице подкатила старенькая желтая «тойота» с некрашеной водительской дверью. Шофер-вьетнамец долго жал мне руку, дважды спрашивал про чемоданы, которых у нас не было, старательно выговаривал «Мосгва» и радовался этому слову, как ребенок шоколадке.

Он оказался безостановочным болтуном. Давно, говорил, не с кем было по-английски. С института. Я же только так, для развлечения таксую, а вообще – архитектор. Периодически он вспоминал какое-нибудь английское слово, радостно его выкрикивал и заливисто хохотал, барабаня по рулю руками.

– У вас мало свободы, да? – не ожидая никакого ответа, говорил вьетнамец. – И у нас мало. Но со здешними так и надо, они же не понимают ничего. Им только разреши выборы, так они снова Пол Пота какого-нибудь протащат.

– Совсем не надо свободы?

– Совсем. Или будет как в Малайзии.

– Ой, – удивился я, – а что в Малайзии?

Водитель потрясенно оглянулся на меня, чуть не въехав в лесовоз.

– Как что? Мусульмане!

– Какой милый чувак, – сказал я Насте. – Его бы к нам в телевизор.

Ехали часов пять, без остановок. У нас были бутерброды с морским чертом, но адская рыбина оказалась сухой и безвкусной, вода быстро кончилась. Настя спросила таксующего архитектора, есть ли здесь, где купить еды.