Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
Ральф сходил к месту расправы. Наткнулся на несколько башмаков, слетевших с ног тех, кто удирал без оглядки, спасаясь от дубинок и хлыстов. Увидел плетеную корзинку для покупок, украшенную большой соломенной розой. Корзинка валялась на земле, пустая, а ее содержимое наверняка перекочевало в чей-то дом. Вообще казалось, что на пустоши изрядно потрудились мародеры. Что за извращение, подумалось ему. Еще неизвестно, кто хуже: полицейские, выполнявшие, как они утверждали, свой долг, или стервятники-мародеры, забравшие из корзинки служанки полбуханки хлеба, две унции зеленого рубца, возможно, заодно с обмылками или со старым кардиганом, подарком некой сердобольной мадам, некой благонамеренной идиотки, проживающей в белых домах среди палисандровых деревьев.
— Вы можете что-то сделать, мистер Элдред? — спросила Люси Мойо. — Можете хоть как-то нам помочь?
— Попробую, — пообещал Ральф.
Он вернулся в свой кабинет и принялся рыться в бумагах, разыскивая список, который давно составлял, — с именами, адресами и телефонами старших полицейских чинов на территории в сотню миль от Элима по окружности. Нашел, снял телефонную трубку и стал обзванивать участки по порядку. Как правило, разговор не затягивался: услышав английский акцент и узнав, что звонят из Элима, чины тут же обрывали связь.
Он просидел за столом почти до утра, сочиняя письмо в газеты.
— Вы видели пострадавших, — сказал он Коосу. — Вы знаете, что произошло, и можете объяснить лучше любого из нас. Подпишите это письмо вместе со мной.
Коос покачал головой:
— Нет, Ральфи, не стану. Мне нужно заботиться о пациентах. Кто за ними приглядит, если меня уберут? — Он пожал плечами. — Хотя, быть может, они и не заметят.
После полицейской расправы положение Элдредов в Элиме изменилось. Их стали приглашать в те дома, чьи двери раньше были для них закрыты. В миссию зачастили люди, которых никак нельзя было причислить к воцерковленным. Заглянул местный представитель АНК — Африканского национального конгресса; в тот же день пожаловал человек из Софиятауна, чернокожий журналист из журнала «Драм»[23]. Он сел на кухонный стул на металлических ножках и сразу же принялся раскачиваться, одаряя окружающих ехидной ухмылкой.
Вторая кухарка подала чай в эмалированной чашке. Анна нахмурилась.
— Дири, будь добра, принеси чашки и блюдца.
Дири выполнила распоряжение и плюхнула чашку на стол, презрительно поджав губы. Фарфоровые чашки были для белых, а африканцы пили из кружек. Мадам решила ввести собственные правила, из чего следовало, что она ничего не понимает. А этот молодой чернокожий гость вон как пыжится, весь из себя разряженный, в легком синем костюме и с острыми стрелками на брюках. Если бы Дири спросили, она сказала бы, что надвигается беда.
— Претория разрастается, не зная удержу, — вещал журналист, продолжая раскачиваться на стуле. — Национальная партия жаждет расчистить это место. Они намерены подобрать здешним чернокожим иное место жительства, где-нибудь в вельде, подальше от глаз. Там не будет ни воды, ни дорог. А значит, их дети вырастут дикарями.
Молодой человек язвительно хмыкнул. Его взгляд блуждал где-то не здесь; по всему чувствовалось, что он думает о заграничном университете, о получении образования в той же Москве. Кто стал бы его винить?
— Я вам вот что скажу, миссис Элдред. Для африканца вряд ли возможно жить, дышать — и находиться по эту сторону закона. — Юноша пристально взглянул на Анну, давая понять, что, во‐первых, она ему нравится и что, во‐вторых, он вовсе не собирается ее соблазнять и вообще навлекать на ее голову неприятности.
Журналист засиделся до полуночи. На следующий день на тот же самый стул взгромоздился белый, полицейский сержант; ножки стула на сей раз даже не думали отрываться от пола.
— Мы с вами, мистер Элдред, ролями поменялись, хе-хе. Обычно это вы к нам приезжаете, а сегодня наоборот вышло.
Сержант был светловолос и худ и не производил впечатления здоровяка. Но сидел, как положено истинному африканеру, широко расставив ноги, будто не желая стискивать штанами и бедрами свое внушительное мужское достоинство. Ральф невзлюбил его не сразу — быть может, потому, что сержант цветом волос и веснушками на лице напомнил ему Кооса и тоже явно нервничал и испуганно улыбался, а ногти у него были обгрызены почти до мяса.
От чая сержант отказываться не стал. Дири, разумеется, подала ему чашку и блюдце. Сержант поведал Ральфу, насыпая себе сахар, что полиция полностью в курсе того, каких гостей нынче принимают в миссии.
— Вы здесь чужой, — прибавил сержант. — Новичок в Южной Африке. Потому вам надо поаккуратнее выбирать себе друзей.
Мимоходом Ральф пожалел полицейского. Тот явно смущался, курил не переставая, то и дело предлагал сигарету Анне; время от времени по его лицу пробегала тень, как если бы он страдал от боли.
— Я не расслышал вашего имени, — сказал Ральф, когда полицейский вытер губы и поднялся, собираясь уходить.
— Зовите меня просто Квинтус, — ответил сержант. — Думаю, мы с вами подружимся, так что давайте без церемоний.
— Наверное, у него жуки в промежности, — проворчал Ральф, когда сержант ушел. — Надо бы послать его к Люку Мбате за питоньим жиром.
Коосу Ральф сказал, что чем тупее белые полисмены, тем хуже они с ним обращаются, за исключением этого Квинтуса, который, похоже, настроен дружелюбно — на свой лад, конечно.
Коос пригладил красной ладонью свои непокорные светлые волосы. Ральф, изучавший среди прочих предметов анатомию, подумал, что видит солнечный свет между лучевой и локтевой костями врача.
— Ждите приглашения в гости, Ральфи. Будете пить его пиво и лопать мясо на углях.
— Не думаю, что мы с ним подружимся настолько близко.
— Да бросьте! Сами не заметите, как привяжетесь к этим ублюдкам. Я ведь вам нравлюсь, верно? А я — один из них. Есть в нас что-то такое, душевное и простое. Даже трогательное, а? Мы всем хотим нравиться. Знаете, в чем нам не откажешь, так это в радушии. Когда приходит гость, мы стараемся, чтоб ему было удобно; африканская привычка, мы ее переняли у чернокожих. Думаете, за время, что провели в этом тауншипе, вы хоть что-то поняли в здешнем укладе? Если да, то вы, приятель, еще дурнее, чем мне показалось с самого начала.
Позднее, уже не в столь легкомысленном настроении, Коос сказал:
— Вам стоит попытаться понять этот народ. Мой народ. Я имею в виду буров. Британцы сажали их женщин и детей в концентрационные лагеря. Зулусы колошматили младенцев головами о колеса фургонов. У буров долгая память. Мы, африканеры, народ злопамятный.
Ральфа поразили слова «этот народ». Коос повел себя точь-в-точь как Люси Мойо, когда та рассуждала о своих друзьях и соседях.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
