– Алексей‚ – сказал‚ помедлив. – Лютых кореньев принеси. Вложить отраву в чашу мою.
Алеша Песенка‚ сведущий в травах‚ сразу протрезвел:
– Нету у меня‚ барин.
– На болота сходи.
– И там нету. Тебе‚ барин‚ белена потребна‚ одурник‚ пёсья вишня: нынче на них недород и трава поникловатая.
Помолчал‚ признался через неохоту:
– У меня‚ Алексей‚ комок на сердце‚ слеза непроливная...
– Закуси горе луковицей. Оно и прольется.
– Ох‚ малый‚ – пощурился на него Оплечуев. – Дождешься у меня. Вот продам Оболдуеву‚ ты у него запоешь.
Усом не дрогнул:
– На твоей воле‚ барин.
И затянул на отходе грусть-напевочку:
– Время минет‚ кровь застынет‚ замолчит печаль...
А Оплечуев снова взялся за перо: "Блохам всеведения не дано, дабы пронзать утаённое умственным взором. Не дано блохам прозрения с проницанием от недеятельного состояния души. Случай искушает и завораживает блошиный разум‚ затеняя Промысел; прорицатель с предвещателем редки у блох‚ ими ненавистны‚ смысл бытия теряется в неразгаданных туманах. У всякой блохи‚ плавающей в мути житейской‚ свой промысел‚ натуга с истомой‚ суетные старания мимотекущей жизни‚ и утешения в скорбях ей не дано. Блохи глупеют от неудачи и от удачи тоже глупеют..."
– Афанасий! Стань статуем.
Застучало дверями. Загремело на подходе. Выступил из темного угла Афанасий‚ домашний управитель‚ которого он озадачивал:
– Вот я гляжу на тебя и прозреваю: оскудевает род человечий. Ты‚ Афанасий‚ коего взгляда на жизнь? Сардонического или саркастического?
Афанасий вздохнул и головой мотнул‚ будто отбивался от мухи. Афанасия затруднял собственный ход мыслей‚ и додумывая‚ должно быть‚ утрешнее‚ мутноумное‚ ответил неясно:
– Куда дерево наклонилось‚ туда его и секут...
Надулся на такие слова‚ постонал всласть:
– Пламень печали поедает меня и нету облегчения скорбей. Кто мне наследник и поминатель по смерти моей будет?
Афанасий сказал без интереса:
– Наследышу откуда взяться? А поминать – попу накажи.
Оплечуев забегал по комнате в великом гневе:
– Отвечай прямо: какова твоя фикция‚ житейский человек? Плод воображения каков? Ты‚ Афанасий‚ художеств своих начинатель иль начатого украситель?
Афанасий на это не ответил. Стоял – смурнел‚ волосья застилали лицо.
– Спросим иначе‚ – грозно сказал Оплечуев. – Ты‚ случаем‚ не фармазон? Ежели фармазон‚ нам на тебя доносы писать да в железа ковать.
И быстро:
– Где девка Марфутка? Отчего воздыханий не слышу?
– Ее в хлев отослали‚ – сказал Афанасий. – Говно выгребать. Коровы до крыши засрали.
Поглядел на него‚ пощурился:
– О прегрубое сердце ваше! О душа окамененного нрава! Ты‚ Афанасий‚ чужд всякой чувствительности к изящному. Вот отправлю на обучение в город Париж вместе с законной женой Оришкой‚ дабы воротились назад в прегалантерейном обхождении: щеголь‚ обтяжной франт мусье Жан-Поль и жена Жозефина – субретка. Согласен?
– Да хоть как‚ – молвил мусье и переступил босыми ступнями: мозоль на три пальца. – Мне идти?
– Погоди. Кто Марфутку отослал?
– Эта. Гульная баба. Ей воздыхания спать мешают.
– Думаю так‚ – определил Оплечуев в размышлении. – Не от врожденного зложелательства‚ но едино по лености чувств. – И повелел: – В хлев. Милитрису Кирбитьевну. Вилы в руки – и к самым серючим коровам!
– Может к быку? – предложил мусье Жан.
Осклабился:
– К быку тоже. Чтоб иным неповадно было.
Тот пошел прочь‚ а Оплечуев вослед:
– Марфутку вернуть – и немедля. Воздыхания тоже.
И записал для памяти: "Блохи сии‚ более вредные‚ нежели полезные для общества‚ относятся к себе заинтересованно‚ ибо во всяком возрасте проступает всякое. Сколько на свете одиноких блох! Сколько нерастраченной нежности! Злость с завистью расходуются без труда‚ а любовь с нежностью вянут без потребления и обращаются в ту же злость‚ ибо управлять счастьем блохе не можно..."
7
В то самое утро пришагал по утёртой дороге нездешний молодец: шляпа с подхватом‚ ус завитком‚ серьга в ухе‚ кудри на пробор и лубяной короб на спине. То был Матюша Фертик – вралеватый, задиристый прокуда‚ Матюша Прыткач – наторелый проказ‚ пакостливый и увилистый Матюша Урви-Ухо‚ валетной красы бес Матюшка: будто рога под шапкой и хвост в шароварах.
Подошел‚ поклон отвесил:
– Вашему преблаженству – многожизненного пребывания. Века долгого‚ ума довольного.
– Ты кто есть? – поинтересовался Оплечуев.
Ответил:
– Офеня. Ходебщик. Мимоходя. Природный от торговли человек.
– А в коробе чего?
Раскрыл. Зачастил. Стал выкладывать:
– Перчатки миткалевые. Гребни роговые. Пояски плетеные. Тесьма тканая. Гарусные чулочки с зачесом. Пуговки на нашивание. Барыня есть?
– Барыни нет.
– Зови! Иголки-нитки‚ снурочки-помада – щепетильный товар.
Оплечуев улыбнулся без охоты‚ но Матюшу не погнал:
– Откуда идешь?
– Да хоть откуда. Мы‚ барин‚ живем походя и сыскать нас негде.
– Куда теперь?
– Да хоть куда. Ватага для попутья – и пошагали. На Сурожском море побывали‚ на Хвалынском погостили‚ до Арменского царства добирались‚ в Задонские земли захаживали‚ бежали по морю с пособными ветрами до самого Загишпанского государства‚ метали сходни на берег‚ и шпанский король торговал для дочери колонскую водицу в скляницах...
– Врешь‚ – порадовался на него Оплечуев. – Точно по книге.
– Вру‚ барин‚ как не соврать? Дело торговое. Губ-трёп. Лясы да балясы. Наше дело настырное: похваля продать‚ а хуля купить.
Оплечуеву завидно:
– Ври дальше.
Просить не надо:
– Куда ни придешь‚ гулевые тебе хлеба‚ напитки-наедки‚ гущеедное почерпание до сытости. Гусь‚ поди сюда! Пришел. Гусь‚ ложись на сковороду! Лег. В винном потоплении время проводили.
– А обидят в дороге?
– Нас обидь! У нас татарва на подхвате: Муса‚ Магмут‚ Юсуп – ханов человек‚ Сантагул и брат его Кудангул. Только мигни: в куль да в воду!
Выглянула из коровника дева в неглиже‚ высмотрела товар-галантерей‚ шевельнула на Матюшу бедром:
– Подари что ни есть.
А он:
– Пойди охолодей. Дарило уплыло. Осталось одно купило.
