К столу, покачиваясь и потирая плечо ладонью, вышел проснувшийся Пламен. Девчата разом замолчали, мать подвинулась на скамье. Хозяин сел и посмотрел лукавым взглядом на Щека и младшую дочь. Длеся потупилась, а Щек запросто спросил:
— Как спал-ночевал, батя?
Мать молча наложила кашу мужу. Сестры с прямыми спинами быстро кушали.
— Спал хорошо, щас поем и снова лягу.
— Дремотное лекарство — лучше всего, — рассудительно просопел над кашей Пламен.
— Не похоже, чтоб за стенами стая поганых стояла. Вы такие спокойные.
— Да они часто гостюют. Другой раз — прям под стенами шастают. Привыкли мы… — сообщила хозяйка.
— Что ж войско их не побьет?
— Они могут и мирно жить у себя в степях, а сюда по делам захаживают — с посольством и торгом. Ты не беспокойся, парень-друже, наши договорятся с ними, они и уйдут… — сообщил Пламен. — Правда, на сей раз много их что-то, крепко взялись.
— Выходит, мы зазря сюда мчались опрометью? Зачем нас собирали? Малк погиб пошто?
— Сейчас, сынок, проясню тебе всю твою еловую голову…
Щек очень обиделся на оскорбление, но вида не подал. Черпали кружками из братины взвар. Старшие сестры ушли, поблагодарив. Любопытная младшая слушала.
— Эти чертяки свое дело знают туго. Видно, там, откуда они явились, их хорошо научили, как договариваться и хитрить…
Мать стала собирать посуду. Подошла и Папуша, Глянула на мужиковатое, мясистое лицо гостя.
— …Умеют они, когда надо, сидеть спокойно, а когда надо — нежданно напасть! — объяснял неторопко хозяин, поглядывая на остановившуюся среднюю дочь. — У князя нашего, кстати, их в войске полно. Пока сильны мы, ведут они себя терпимо. А стоит остаться нам без дружины — сразу вспоминают давние и ближние обиды — и на осаду. Станут кружком и стоят, по сторонам озираясь.
— Видать, в сей раз вспомнили они многое? — осведомился Щек, разминая пальцами затекшее колено.
— Как бы там ни было, а ноне их полная степь. Надо ж как расплодились, собаки туземные!
— Что ж не побьет их князь? Позвал бы всю землю, пришли бы гуртом — никому не милы степняки.
— Некошный нашим князьям на ухо рясу ляпает, оттого и уши ихние неймут правде. Кривдой ведомы передние человеци, и Игорь был, и Святослав… До конца дело не доведут — о пустом все боле мыслят.
— Может, выгода здесь какая-то? — начал разбираться в большом деле Щек.
— Нет тут выгоды! Поначалу — недосуг, опосля — уже поздно… Токмо юли с ними, числом вели-ми. Они — от стен наших и до самого синего моря. Все, сынок, скоро внуки мои, если родятся, будут скакать по степи, как додоны… Забирай Длесю и в лес свой еловый ехай.
— Что ты пристал к парню? — донесся откуда-то голос матери.
— Почему они не рвутся в город-то? — вопросил гость.
— Рвутся каждый день. Для испуга огнь мечут, стрелы, никого не пускают — ни туда, ни сюда. На стенах люди гибнут. А они ждут от Ольги и горы что-нибудь себе послаще, посдобнее… А землю на помощь собирали — в торге этом нам корысть.
— В каком торге, батя? — все понял мужик и обвил голову руками.
— Не удивлюсь, сыне, что после вашей помощи наши мужи высокие без мечей вострых и стрел каленых отгонят собак в степь!.. Из-за вас, родимые, им нет ноне выгоды.
Днем Щек никуда не пошел. В городе было спокойно. Милашка Длеся сделала перевязку, лепетала, волхвовала. Приятно… Мужик, углядев молодую грудку под рубахой, положил руку на пшеничные волосы голубоглазой девушки. Она сказала: «Ну, потом…» «Когда?» — воспылал Щек и понял, что уже женат на девчонке. Длеся ничего не ответила, собрала лоскуты с сукровицей и направилась в ремесленное помещение — на помощь семье.
За обедом, когда расселись, Щек вспомнил о жите в своей калите:
— У меня, матушка, вам подарок…
Он вышел из-за стола. В верхней своей одежде, сложенной подле постели, нашел котомку и стал на стол выкладывать сухую рыбу. На полке увидал сухой горшок, ссыпал в него зерно. Плат стряхнул и протянул хозяйке.
— Вот, матушка, тебе покрывало. Носи не снашивай — доколь жива.
— Спаси боги тебя и твой род, сынок…
Она гладила пальцами плат. Тот был груб и шершав, но женщина радовалась. Очень. Папуша с Хижой глаз не сводили с парня.
День докатился до вечера. Сегодня работали днем, по очереди уходя в лимарню: шоркали, мяли, подходили к гостю, разговаривали, снова шоркали, снова к Щеку. Тот вызывался помочь, но ему отказали наотрез — мол, лежи и ногу зазря не мни… Хижа тоже что-то спрашивала. Мужик отвечал, и она с придыханием, потупив глаза, удалялась.
К вечеру работа успокоилась. Помытые хозяева последовали в свои покои — спать. Пламен также недолго просидел возле светильницы, утружденный за день. Пожелал доброго сна и ушел отдыхать.
Щек думал о печенегах, о зле, нависшем над Киевщиной. Открылось новое понимание о жизни — вот как еще бывает!..
Сон постепенно увлекал парня, он почти заснул. Вдруг слабый скрип половицы — и тишина. Щек прислушался: шорох идущего к нему человека. Не видно ни зги. «Кому надо-то?..» Вспомнил странное лицо Хижи. «Пламен, может, возвращается, но почему крадется?» — предположил Щек.
Огромное темное пятно подошло вплотную к постели, скинуло сермягу и присело на корточки.
— Кто? — прошипел Щек.
— Молчи, милый… — Под одеяло юрко и осторожно прошмыгнула Папуша.
— Мама человечья! Папуша, ты зачем?
— Молчи, молчи…
От нее пахло какой-то духмяной смолой и чистым телом. Нежно, дабы не побередить рану, она прильнула голым телом к Щеку.
— Тише… Молчи… Я полежу.
— Сдурела? Срам мне! У меня нога и Длеся.
— Ну и что? Дай мне только твою руку и молчи.
Мужик, наоборот, спрятал руку, но мягкое, скользкое, пышущее женское тело не давало ему ничего предпринять. Он прерывисто дышал и не мог, не хотел шевелиться.
Папуша, наслаждаясь своею властью, крепкой грудью уперлась в плечо Щека и сказала:
— Пошли в лимарню! Я принесла шубку.
— Ох, дитка тебя укусил, что ль?
— Пошли! — брыляла Папуша влажными губами по уху, по щеке.
Послушали дом и прошмыгнули в мастерскую. Щек, забыв о нездоровье, шел не отставал задом наперед. Папуша бросила шубу меж бочек и увлекла на нее еле сгибавшегося из-за ноги, обалдевшего от страсти и вожделения Щека.
— Что за шум за стеной? — спросил Щек.
— Тоже лимарня. Здесь по краю одна большая лимарня. И не бойся, все после, все скажу.
Больше ни о чем не дала подумать, никого, кроме себя, не разрешила услышать сладостная женщина. Мужик забыл о ноге, о Пламене, о Длесе. Лежал пластом на спине и утопал душой и телом в горячих объятиях умелой и отчаянной женщины.
