Если узаконенные дети Людовика XIV и создавали еще какие-то проблемы, то вовсе не такого рода, как их предшественники. Претензии короля на почитание его бастардов считались чрезмерными и были единственной причиной трудностей, связанных с их особым возвышением, серьезно затронувшим монархическую иерархию. Эти королевские дети не только никогда открыто не выступали против власти отца, но им даже не приходила в голову мысль о мятежном поведении. За одним исключением в период регентства герцога Орлеанского, впрочем, возможно, что истинной причиной тому послужили именно женские амбиции.
Король-Солнце узаконил двух бастардов от мадемуазель де Лавальер и шестерых от мадам де Монтеспан. Он даровал им все права законных детей, а затем, в конце жизни, пошел еще дальше, что вызвало бурную реакцию в обществе, проявившуюся, правда, уже после его смерти. Когда после кончины легитимных детей и внуков у него остался только один самый младший внук, чье слабое здоровье внушало беспокойство, он испугался, что его род по линии законного наследования исчезнет. И тогда он признал за своими сыновьями от мадам де Монтеспан, герцогом дю Меном и графом Тулузским, право наследования короны. Декларация об этом, датированная 14 июля 1714 года, была занесена в протокол парламента 2 августа. Такое новшество вызвало изумление современников, и, по крайней мере, часть общества, к которой принадлежал Сен-Симон, пришла в негодование. Уподобляя бастардов, рожденных от прелюбодеяния, порождению нечистой связи и преступления, Сен-Симон, как и принцесса Пфальцская, отражал эволюцию человеческого менталитета за последнее столетие и изменения общественного настроения, переходя от анархии любовных связей, царившей при Генрихе IV, к суровой морали своего времени, когда воедино сливались понятия священного и легитимного, чести и иерархии. [62]Теперь любое нарушение закона приравнивалось к пятну и пороку, что в глазах общественного мнения лишало чести того, кто был запятнан, даже если дело касалось короля. Являлось ли то результатом проповедей боссюэ, провозгласившего задачу монарха — быть воплощением благочестия и веры, дабы возвеличить свою порфиру и, главным образом, «поддерживать добродетель и расширять путь на Небеса»? Или же подтверждением нового порядка вещей, согласно которому подданные отныне настоятельно требовали контроля над преемственностью трона и в случае незаконной смены преемников были готовы взять всё в свои руки? После смерти Людовика XIV упадок бастардов дал тому подтверждение. Июльский эдикт 1717 года отменял решения Людовика XIV, предусматривая возможность прекращения прямой линии Бурбонов, и недвусмысленно указывал, что «если французскую нацию постигнет такое бедствие, то именно этой нации надлежит восстановить династию мудростью своего выбора». Так рождалась идея о праве нации распоряжаться Короной, и в первую очередь праве на контроль власти. Парадоксально, что бастарды стали невольным рупором протеста, не затихавшего вплоть до революции.
Проблема бастардов все еще не была решена во Франции, когда амбиции одной принцессы, воспитанной на подвигах Вандомов и надменности де Бофора, вовлекли герцога дю Мена в абсурдное предприятие. Весьма некстати. Герцогиня дю Мен, женщина ловкая и своенравная, внучка великого Конде, не могла не презирать своего супруга, личность довольно бесцветную и малодушную. Он с сожалением, но без протеста принимал ухудшение своего положения. Она же, уязвленная и поддержанная в своих капризах честолюбцами и льстецами, задумала обновить старую традицию заговоров, отравлявших правление Генриха IV и Людовика XIII, и вовлечь своего мужа в авантюру.
Заключенный регентом союз с Англией, Голландией и Австрией беспокоил Испанию, так как оставлял мало надежды на удовлетворение испанских устремлений в Италии. В 1718 году война казалась неизбежной, и герцогиня дю Мен сочла момент подходящим, чтобы вместе с испанским послом подготовить интригу, получившую название «заговора Селемара». Я не собираюсь пересказывать подробности этого дела, о котором написаны романы и которое действительно носило романтический характер. Напомню лишь об участии Испании, об Альберони и его повелителе Филиппе V, предполагавших извлечь выгоду из тех затруднений, которые герцогиня дю Мен создавала для регента, восстанавливая против него общественное мнение и требуя созыва Генеральных Штатов для установления нового регентства, куда мог войти герцог дю Мен. Заговорщики сносились с Филиппом V, склонявшимся к тому, чтобы поддержать эти прекрасные планы. Но был ли подлинный заговор против регента? Шуму было много, но эффект незначителен: кроме герцогини дю Мен и посла Селемара, таких глупцов, кто бы решился ввязаться в эту затею с Испанией, не нашлось. Кроме того, в июле 1718 года информация о заговоре стала известна Станхопу в Англии и тотчас же передана Дюбуа, французскому министру иностранных дел, которому ничего не стоило уничтожить этот проект гражданской войны еще в зародыше: 13 декабря письма Селемара были перехвачены, герцог и герцогиня дю Мен арестованы. Этой скорее забавной, чем опасной затеей завершилась последняя вспышка борьбы бастардов за независимость, спровоцированная женщиной, куда герцог дю Мен позволил себя вовлечь, несомненно, против воли, только бы не гневить свою надменную жену.
После этого эпизода мятежи бастардов больше не возобновлялись. Обжегшись, Людовик XV принял необходимые меры к тому, чтобы не создавать благоприятных возможностей для подобных волнений. Много невероятных историй рассказывалось о любовницах Короля-Возлюбленного: ему приписывались мириады бастардов, из которых лишь некоторые были его действительными детьми. Но как-то мало говорилось о мудрости этого великого государя, без сомнения, самого умного из Бурбонов. Его проявлявшиеся многократно мудрость и огромная политическая интуиция не изменяли ему и тогда,
когда он устраивал судьбы своих внебрачных детей, к чему он относился всегда очень серьезно, не выказывая, однако, пылких чувств и снисходительности своих предшественников, Генриха IV и Людовика XIV, жертвовавших государственными интересами в угоду своей любви и тщеславию. Людовик XV никогда не впадал в подобные крайности. Король, которого называли апатичным и спокойным, будучи, возможно, просто выше суеты, всегда демонстрировал изумительное чувство меры и уважение к государству. Он не допускал, чтобы его бастарды могли претендовать на что-либо, заботился о приличных условиях для них, но отказывался возвышать до такого положения, которое позволило бы им выступить против власти.
Людовик XV имел восемь внебрачных детей [63] — меньше, чем его предшественник, и меньше, чем Генрих IV. Далеко не тридцать или больше, что приписывали ему современники. Единственный из его детей, маркиз дю Люк, рожден от любовницы, возведенной в должность официальной фаворитки, — мадам де Винтимиль. Однако у Людовика XV были и другие «маленькие любовницы», которых он содержал в особом доме в Оленьем парке, в Версале. Единственным, кто унаследовал фамилию Бурбон, стал сын мадемуазель де Роман, продержавшейся недолгое время в большом фаворе. Маркиз дю Люк был провозглашен сыном г-на де Винтимиль, хотя его схожесть с королем, который прозвал его Полулюдовиком, не оставляла никаких сомнений относительно его настоящего отца. Остальные дети были приписаны выдуманным отцам, чьи имена часто недвусмысленно намекали на их блестящее происхождение: Ла Реаль (Королевский), Огюст (Август), Ле Дюк (Герцог).
