Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Вслед за арестом Сосновского Ежов с помощью Цесарского и Литвина быстро подготовил и 28 ноября провел важную кадровую реформу. У нее была небольшая предыстория.
Ежова, видимо, крайне раздражала незаменимость Молчанова как мастера всякого рода уловок и подтасовок, позволяющих готовить фальсифицированные политические процессы. Он решил сам попробовать провести подобную комбинацию, избрав в качестве «подсадной утки» близкого человека, которому мог вполне доверять – свою любовницу Евгению Подольскую. 1 ноября ее пригласили в НКВД и дали ей задание: находясь в камере Внутренней тюрьмы, она должна будет изображать арестованную, а по ночам подписывать заранее приготовленные протоколы допросов, из которых следует, что она состояла в антисоветском заговоре и входила в террористическую группу. На основании ее показаний подлежали расстрелу 25 ни в чем не повинных людей. В этом виден характерный почерк Молчанова, который еще в ходе процесса Каменева – Зиновьева отдал под суд целую группу своих агентов-провокаторов, легко пожертвовав ими. Не исключено, что Евгения Подольская подписывала протоколы прямо в кабинете Молчанова, после чего там же ужинала и ложилась спать на специально отведенном ей диване [242] .
Овладев приемами Молчанова, Ежов, видимо, спохватился, что тот может узнать от Подольской какие-то сведения о личной жизни или высказываниях Ежова. Надо было срочно удалить Молчанова на периферию. Нашлась ему и замена – в лице уже упоминавшегося начальника управления НКВД по Западной Сибири Владимира Курского, который хватал фальсификаторские приемы Молчанова, что называется, на лету. По делу о взрыве метана на кемеровской шахте «Центральная» в сентябре 1936 г. им был инспирирован трескучий политический процесс «вредителей и террористов», якобы нарочно организовавших этот взрыв. Побоями и пытками подследственных заставили дать признательные показания, обещав сохранить им жизнь, пощадить их близких, и заставили рассказать о якобы подготовленном ими взрыве на «открытом» процессе. «В зал суд. заседания в качестве публики были помещены переодетые в гражданскую форму работники краевого УНКВД. На суд. заседаниях присутствовал представитель германского консульства в Новосибирске (в связи с прохождением по делу гражданина Германии Э.И. Штиклинга)» [243] . При подготовке процесса было использовано экспертное заключение (при его подготовке экспертов две недели не выпускали из здания НКВД, заставляя вновь и вновь переделывать акт экспертизы по указаниям Курского и его помощников). Судебный процесс состоялся в Новосибирске с 19 по 21 ноября. Всем девяти подсудимым вынесен смертный приговор. 25 ноября Президиум ВЦИК отклонил их ходатайства о помиловании. Штиклинга в дальнейшем выслали в Германию, остальных расстреляли. Более присутствие Курского в Западной Сибири не требовалось, и Ежов спешно затребовал его в Москву, чтобы он возглавил СПО вместо Молчанова и довел до конца дело Радека, Пятакова, Сокольникова и остальных. С собою он привез пятерых заключенных: бывших руководителей угольной отрасли Кузбасса Дробниса, Граше, Шестова, Строилова и Норкина, в отношении которых дело было выделено в отдельное производство – их планировалось подключить к новому московскому процессу, чтобы через этих «соучастников» инкриминировать Пятакову и остальным «террористический акт» в Кемерове. Граше и Шестов являлись секретными агентами НКВД, которым, естественно, пообещали, что по выполнении этого секретного задания – выдавать себя на суде за разоблаченных заговорщиков – их ожидает достойная награда [244] . Курский показал тем самым, что умеет проделывать подобные трюки не хуже Молчанова. Через два месяца это даст возможность государственному обвинителю А.Я. Вышинскому патетически заявить на судебном процессе:
«Я обвиняю не один! Рядом со мной, товарищи судьи, я чувствую, будто вот здесь стоят жертвы этих преступлений и этих преступников на костылях, искалеченные, полуживые, а может быть, вовсе без ног, как та стрелочница ст. Чусовская т. Наговицына, которая сегодня обратилась ко мне через «Правду» и которая в 20 лет потеряла обе ноги, предупреждая крушение, организованное вот этими людьми! Я не один! Я чувствую, что рядом со мной стоят вот здесь погибшие и искалеченные жертвы жутких преступлений, требующие от меня, как от государственного обвинителя, предъявлять обвинение в полном объеме.
Я не один! Пусть жертвы погребены, но они стоят здесь рядом со мною, указывая на эту скамью подсудимых, на вас, подсудимые, своими страшными руками, истлевшими в могилах, куда вы их отправили!..
Я обвиняю не один! Я обвиняю вместе со всем нашим народом, обвиняю тягчайших преступников, достойных одной только меры наказания – расстрела, смерти!» [245] .
Это играло важнейшую для Сталина роль: ему очень важно было показать, что все случаи производственного травматизма, аварий, крушений поездов и т.п. являются следствием не безудержной политики форсированной индустриализации путем безжалостной траты «человеческого материала», как это было в действительности, а происков врагов Сталина – бывших оппозиционеров, поверженных соперников по партийной борьбе. И этот важнейший козырь сталинской пропаганде заботливо подготовил Курский. Наверное, еще тогда Сталин обратил на него свое внимание. Пройдет всего полгода, и Курскому придется расплатиться за свое открытие собственной жизнью...
Сталин и Ягода в прошлом не раз сваливали нищету рядовых трудящихся , которая сама по себе являлась необходимым условием существования коммунистического режима, на происки неких «вредителей», пробравшихся на руководящие посты в промышленности и торговле. Для иллюстрации приведем одно из писем Сталина Молотову 1930 г.:
«Вячеслав!!
1) Надо бы все показания вредителей по рыбе, консервам и овощам опубликовать немедля. Для чего их квасим, к чему «секреты»? Надо бы их опубликовать с сообщением, что ЦИК или СНК передал это дело на усмотрение коллегии ОГПУ (она у нас представляет что-то вроде трибунала), а через неделю дать извещение от ОГПУ, что все эти мерзавцы расстреляны. Их всех надо расстрелять» [246] .
Такова же была природа «шахтинского» и других подобных дел. Изобретением Курского стала привязка деятельности всех этих мнимых «шпионов», «вредителей» и «диверсантов» к участникам старых партийных оппозиций. Это явилось развитием идеи Сталина, высказанной еще в статье 1928 г. под названием «Докатились», о том, что всякое свободомыслие в партии, любое сомнение в правильности действий ее руководства во главе со Сталиным с неизбежностью является первой ступенью на пути к антисоветской деятельности. Подобные настроения Сталин высказывал с первых дней после Октябрьской революции. Например, он потребовал не просто привлечь к ответственности лидера меньшевиков Ю.О. Мартова, друга юности Ленина, заявившего о причастности Сталина к дореволюционным «экспроприациям» (грабежам), но предать его как контрреволюционера суду Верховного трибунала, мотивируя следующим: «Когда Мартов писал статью, – говорит он, – ясно, что писал он не о каком-то Сталине, который живет неведомо где и занимается экспроприациями. Ясно, что он хотел ущемить перед рабочими члена Ц.И.К. Ясно, что писал он обо мне не как о частном лице, а как о члене правительства» [247] .
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
