Бабушка уходит.
Человек-кирпич уходит.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти вместе с мамой, но по-прежнемуне смотрю на могилу. Пытаюсь изо всех сил, но не смотрю.
Что-то в глубине души не позволяет мне вспомнить, кто лежитв этой яме.
Я вспоминаю о Люке.
Нет, это не может быть он.
Вряд ли мой отец вернулся бы после стольких лет отсутствияна похороны моего бойфренда. И при чем тут моя бабушка? Нет, не сходится.
Это не он.
Опустошенная событиями сегодняшнего дня и тяжестьюгрядущего, я собираю рассыпанные передо мной фотографии и открытки в аккуратнуюпачку и кладу обратно в манильский конверт. Закрываю металлические держатели,чтобы конверт не раскрылся, и снова убираю его в выдвижной ящик стола.
Быстро забравшись под одеяло, я перечитываю недавносоставленную записку, желая удостовериться, что ничего не забыла. Добавляюнесколько деталей о Страшном воспоминании.
Не знаю зачем.
Я слышу, как начинает подниматься дверь гаража — мамавернулась. Вместо того чтобы дождаться, пока она зайдет пожелать мне спокойнойночи, я кладу записку на ночной столик, выключаю лампу и отворачиваюсь лицом кстене.
Два вопроса мечутся у меня в голове.
Некоторое время я с закрытыми глазами наблюдаю за этимтеннисным матчем мыслей, а потом слышу, как мама осторожно приоткрывает дверь вмою комнату и еле слышно шепчет:
— Спокойной ночи, дорогая Лондон.
Ее слова действуют на меня как снотворное — я мгновеннорасслабляюсь.
Теннисный матч заканчивается. Побеждает любовь. И никакогорешения.
Но я почему-то все равно засыпаю.
Глава двадцать вторая
Я в одиночестве плетусь из раздевалки в спортзал и проклинаювторники.
По вторникам у нас самое ужасное расписание: все моинелюбимые предметы, по 90 минут каждого.
И никакого Люка.
И Джейми тоже.
Размышляя о том, что же мне делать с Джейми, я прохожу под турником,закрепленным над тяжелыми дверями спортзала, и делаю шаг на блестящий пол. Взале ярко, громко и гулко, здесь кипит жизнь, здесь с писком проносятся по полукроссовки, стоит крик и пыхтение, и на какой-то миг вся эта сенсорнаяперегрузка притупляет мою бдительность.
Прежде чем я успеваю отпрыгнуть, пригнуться или хотя бызажмуриться, все мысли вылетают у меня из головы, выбитые ударом тяжелогокожаного мяча, врезавшегося мне прямо в правую щеку. Удар настолько силен, чтоя отлетаю в сторону, теряю равновесие, спотыкаюсь и без малейшего намека награцию валюсь на пол.
Громкое позорное «Ай!» вырывается у меня изо рта, когда якрепко впечатываюсь в пол сначала бедром, потом ребрами, а в довершение всего —головой.
Мне кажется, что у меня внутри что-то выпало или сместилось.
В правом ухе звенит, щеку жжет и щиплет в том месте, кудаврезался чужеродный объект.
Я убираю с лица волосы, которые еще не успела стянуть вхвост на затылке. Моргаю, чтобы прогнать искры, пляшущие между глазами икартиной мира.
Одним ухом и частично доступным зрением оцениваю размерыкатастрофы.
Еще недавно активные и жизнерадостные ученики первого урокафизкультуры в считанные секунды превращаются в кривляющуюся, жадно глазеющую,тыкающую пальцами и веселящуюся стаю, заливающуюся мерзким хохотом. И хохочутони надо мной.
Они плотным кружком обступают нелепую груду моихконечностей, но при этом никто и не думает предложить мне руку и помочьподняться, они только подталкивают друг друга локтями, ржут и глазеют,кривляются и гогочут.
Я пытаюсь встать с пола, но мои чувства все еще отключены,поэтому процедура оказывается сложнее, чем хотелось бы. Я словно пьяная — да, язнаю, о чем говорю, мне знакомо это ощущение. Я его помню. И не преувеличиваю.
Мои тщетные попытки подняться вызывают истерику у ТришиМиллер: она складывается пополам и испускает пронзительный визг гиены — яуверена, это и есть ее настоящий смех.
Когда я кое-как поднимаюсь, толпа начинает расходиться, итут я вдруг ловлю взгляд Пейдж Томас, которая поспешно отворачивается, тихонькохихикая.
Пронзительный свисток миссис Мартинес призывает нас кпорядку, и мне приходится присоединиться к одной из команд. Я замечаювыразительные взгляды и смешки, со всех сторон летящие в мой адрес, но миссисМартинес тоже не слепая, поэтому громко грозит нам штрафными кругами, если мыне будем внимательнее к правилам.
Можно подумать, у этой игры есть правила!
Оставшуюся часть урока я, как могу, стараюсь защитить себя вэтом мучительном виде «спорта», который следовало бы навсегда запретить в среднейшколе в качестве командной игры.
Потому что в нем нет ничего, кроме боли и унижения.
Его следует избегать любой ценой.
Теперь я понимаю, почему утренняя напоминалка предупреждала:будь начеку во время первого урока.
Это просто ад.
Это всего лишь случайный мяч.
Через несколько часов, во время урока по анатомии, РайанГрин все время косится на меня через проход, — возможно, все дело в том, что яулыбаюсь, а лимфатические узлы — нет. Мое лицо и эго все еще ноют послеутреннего происшествия, но я сияю и ничего не могу с собой поделать. Мне больноулыбаться, Райан пялится на меня весь урок, но мне наплевать.
Потому что перед анатомией я виделась с Люком.
— Что-то забавное, Лондон? — грозный окрик мисс Харриспрорывает радужный мыльный пузырь моего счастья. Она замирает посрединедописанного предложения с зажатым в руке голубым маркером. Пышное бедрослегка отставлено в сторону, ухоженная наманикюренная рука лежит на нем, застывв ожидании.
Сейчас она немного похожа на одну из наших чирлидерш. И этонастораживает, поскольку мисс Харрис как-никак учительница. Разве ей неположено держать свое мнение при себе и оставаться объективной?
Я абсолютно уверена, что большая часть класса интересуетсялимфатической системой ничуть не больше меня, однако сейчас все, кого я вижу сосвоего места, демонстрируют крайнее раздражение неожиданной паузой вобъяснении. Наверное, их бесит то, что мисс Харрис отвернулась от доски.
Скорее всего, все это время мальчики молча любовалисьпрелестной задницей молодой учительницы, а девочки использовали редкие минутысвободы, чтобы переслать электронные сообщения друзьям.
Судя по тому, как Джемма Тэйлор сверлит меня взглядом, держаобе руки на коленях под партой, я угадала.
