– Лучше молчи, кяфир, ты нам человек чужой, с кочевой жизнью незнакомый. Вдруг с коня упадешь, шею сломаешь? Всякое бывает, лучше молчи.
Нездила, онемев от такой наглости, схватился было за рукоятку сабли, но передумал:
– Я все расскажу хану о вашей непокорности! Он сдерет с вас кожу! – закричал Афанасий, и его красивое лицо перекосило от гнева. Половцы только засмеялись в ответ, тесня его к черной от сажи избе. Внезапно их остановил леденящий душу крик. Все разом обернулись и замолкли от ужаса. Десяток кочевников, который сторожил коней, валялся на снегу порубленный неведомой силой. Все вокруг было в крови, и лишь один воин, пригвожденный к стене обломком меча, хрипел и сучил ногами, не в силах достать до земли.
– Мертвые урусы!.. Бегите! – выдавил он из себя, плюясь кровью. Стон ужаса прокатился среди половцев. Над гиблой деревней свистал холодный ветер, и через его вой стало слышно, как среди развалин не своим от страха голосом кричат воины, застигнутые неведомыми убийцами врасплох. Грабители, одурев от испуга, сталкивались в темноте и рубили друг друга, не успев разобраться. Оставшиеся в живых сгрудились в кучу вокруг костров и, вытащив оружие, пытались разогнать непроглядную тьму красным светом факелов.
Между домов, приближаясь, мелькали тени, от вида которых волосы у кипчаков встали дыбом. Освещенные неровными всполохами огня, на них наступали мертвецы. Суеверные половцы с ужасом замечали следы сабельных ударов на окровавленных доспехах, рязанские гербы на пробитых стрелами щитах. Сомнений быть не могло, это убитые ими русичи вернулись в виде злых духов, чтобы отомстить! Они появлялись из темноты со всех сторон бесшумно, словно тени, с черными, закопченными ликами, их зазубренные мечи и щербатые топоры кромсали и рубили без устали, отсекая руки и головы, а стрелы без промаха настигали тех, кто пытался бежать. Мертвецы, вооруженные оружием ветхим и изломанным, вырывали сабли из рук умирающих и разили их их же оружием.
Наконец, осталась лишь малая часть от Нездилиной сотни. Выставив короткие пики, она приготовилась к обороне посреди залитой кровью деревни. Половцы, пьяные от страха и от хмеля, стучали зубами и протяжно визжали, но крепко сжимали оружие, как свою последнюю надежду. Вдруг, из просвета между погорелыми избами, к ним вышел рослый широкоплечий русич, на воине не было шелома, и степняки ясно увидели его лицо, искаженное свирепой яростью, и глаза, в которых плясал адский пламень. Это был предводитель армии мстительных духов. Он дико вскричал и, размахивая обоюдно двумя мечами, врубился в строй обороняющихся, словно стальной вихрь. Лишенные доспехов легкие конники не могли сдержать такой натиск в пешем строю и гибли один за другим. Вот одного из воинов в давке толкнули, он упал в костер, опрокинув на себя котелок и начал биться на снегу, разбрасывая угли своим длиннополым кафтаном. Другой опустился на колени и принялся молиться, но мгновенно лишился головы, лихо срубленной одним из безжалостных мечей заколдованного воина. Остальные, обездвиженные страхом, не пытались больше сопротивляться. Ибо разил он с таким неистовством, что мечи его ломались и застревали в мертвых телах, тогда поднимал он сабли кочевников и рубил ими, покуда не затупились.
Афанасий Нездила с белым как снег, перекошенным от ужаса лицом, пятился на коне, глядя, как в считанные минуты гибнет его сотня, уничтожаемая жутким врагом. Внезапно волосы зашевелились у толмача под татарской шапкой. Он увидал среди мертвецов давно погибшего Ратмира с запачканной кровью седой бородой, а с ним и всех дружинников, которых он предал вместе с княжичем Федором. Яростнее всех бились они, без устали, словно одержимые. Ратмир орудовал огромной палицей, каждым ударом оставляя корчиться на снегу изуродованное тело в кипчакском стеганом кафтане. Словно холодная костлявая рука сжала сердце Нездилы, значит, неспроста напала нежить на его отряд. За ним охотились мертвые воины, за то, что предал крещеных людей язычникам, его кровью хотели утолить свою жуткую месть. Несмотря на парализующий ужас, Афанасий принялся стегать нагайкой пьяных и дурных от страха половцев, выкрикивая приказы.
Половцы под его окриками кое-как построились для обороны, и он попытался спрятаться за их спинами, но тут из тьмы налетел этот ужасный воин, двумя мечами прорубая себе дорогу и стремясь явно к Нездиле. Коловрат! И он здесь! Недаром говорили, что он умер от огневицы в Чернигове, а теперь мертвый вернулся для возмездия губителю его крестного брата. В страхе спасая свою жизнь, толмач пришпорил коня и, разбрасывая копытами пеших степняков, ринулся прочь из деревни.
Коловрат уже почти настиг ненавистного предателя, когда тот дернул поводья и сиганул через заснеженный плетень и скрылся в лесу. Вслед ему засвистели стрелы, но всадник, петляя и пригибаясь, уходил все дальше. Евпатий вырвал из рук у одного из мертвых кипчаков метательное копье-сулицу и с яростным рыком послал его вслед Нездиле. Копье, с низким гудением распоров воздух, настигло беглеца, но не убило, а лишь рассекло шею острым наконечником. Кровь брызнула на снег, и Нездила, зажимая рукой глубокую рану, скрылся среди деревьев. Коловрат с досадой поглядел ему вслед и, покуда воины добивали корчившихся на истоптанном снегу степняков, кинулся к лошадям, чтобы пуститься в погоню. Проследить беглеца по кровавому следу было несложно, но Ратмир схватил его за плечо.
– Стой. Пусть уходит. За ним опасно идти, там сейчас земля везде кишит этой нечистью, пока нельзя нам себя выдавать.
Евпатий глухо рыкнул, втыкая саблю в снег у себя под ногами, но, выдохнув, согласно покачал головой. Старый воин был прав, рисковать было нельзя.
Нездила, подгоняемый холодным потусторонним ужасом, вел взмыленного коня напрямую через леса и овраги, не чувствовал ни усталости, ни опасной раны, не замечал, как расцветает короткий зимний рассвет и снова сменяется ночью. Нужно было скорее предупредить новых хозяев, объяснить им, что совершенно невозможно воевать с мертвецами, и он, Нездила, вовсе не виноват в гибели своей сотни.
Наконец, достиг он тыла растянувшейся на много верст Батыевой армии, которым командовал соблазнивший его на измену багатур Субудай. Истощенный, с воспаленными безумными глазами, размахивая факелом, скакал всадник, обгоняя медленно идущий по снегу обоз, новый богатый шелковый халат на нем был залит кровью, а конь, весь в мыле, еле держался на ногах.
– Мертвецы! Рязанские мертвецы восстали! Мертвецы идут, чтобы забрать всех нас! – диким голосом кричал он на всех языках степи, которые мог вспомнить. Татары, кипчаки и прочие кочевые племена пропускали его вперед, глядя вслед кто с насмешкой, а кто и с суеверным страхом.
Через пару верст безумный вестник нагнал Субудая, ехавшего в окружении верных нукеров. Те, увидев залитого кровью всадника с факелом, схватились за оружие, но Субудай остановил их и, нахмурившись, велел пропустить странного уруса. Нездила соскочил с коня и бросился ниц на снег, завывая по-татарски:
– Мертвецы! Великий багатур, мертвые рязанцы вернулись за мной, потому как я души христианские на гибель предал! Я предупредить тебя должен, они и за тобой придут, и за всеми, они из навьего мира на месть пришли и пока не свершат, уж не успокоятся! Они уже всю сотню, что ты мне вверил, забрали! Разрубили на части!
