Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 168
В жизни Саввы Ивановича увлечение Любатович стало роковым, и потому в семье Мамонтовых о ней предпочитали не говорить. Молва была несправедлива к Татьяне Спиридоновне. Княгиня М. К. Тенишева, например, в своих мемуарах объявила Т. С. Любатович бездарностью и интриганкой. Между тем в действительности все обстояло иначе. Татьяна Любатович, конечно, любила Савву Ивановича и была любима им, но оба афишировать отношения не стремились, хотя и скрыть их подчас бывало трудно. Не желала она и пользоваться благорасположением Саввы Ивановича в своих карьерных целях: не претендовала на положение премьерши, довольствовалась второстепенными партиями, хотя и обладала неплохим меццо-сопрано, владела вокальным мастерством — за ней стояли консерваторское образование, учеба в Италии и Франции. В трудные для Мамонтова годы Татьяна Спиридоновна оставалась ему верным другом.
В это лето на даче происходит важное событие, которое весело отмечается всей компанией: 27 июля 1898 года Иола Торнаги и Федор Шаляпин венчаются в деревенской церковке села Гагина. Рахманинову вместе с Коровиным и Кругликовым отведены важные роли шаферов.
— Как ты думаешь, — спрашивал Коровина Федор, — можно мне в деревне в поддевке венчаться? Я терпеть не могу эти сюртуки, пиджаки разные, потом шляпы…
Поддевка, белый картуз — такой наряд жениха никого не смутил, было много шуток, веселых розыгрышей. Обошлись без торжественных церемоний, дорогих подарков, удалого свадебного застолья — молодых забросали полевыми цветами, все сидели прямо на полу, шутили, дурачились, а поутру чету Шаляпиных разбудил страшный треск и грохот: под окнами их комнаты собрался шумовой оркестр — друзья играли на ведрах, деревенских свистульках и печных заслонках.
— Какого черта вы дрыхнете? — кричал Мамонтов. — В деревню приезжают не для того, чтобы спать. Вставайте, идем в лес за грибами.
А дирижировал этим кавардаком Сергей Рахманинов…
Осенью 1898 года на вопрос журналиста: «Какая ваша любимая роль?» — Шаляпин ответил:
— Я теперь всецело предался изучению роли Бориса Годунова. Я сыграю ее лишь в будущем году. Не знаю, удастся ли она мне…
С мыслью о Борисе Годунове живет певец весь год, и даже медовый месяц в Путятине проходит в атмосфере музыки Мусоргского.
Рахманинов не прощал несобранности, ошибок, лени ни себе, ни коллегам, ни друзьям, и от Шаляпина он требовал полного погружения в работу. Постраничное разучивание партии Годунова сочеталось с уроками теории музыки и гармонии. «Он вообще старался музыкально воспитать меня», — вспоминал Шаляпин. Певец легко схватывал основы теории, но усидчивостью не отличался; приходилось выслушивать едкие замечания ровесника.
Утром певец и композитор садились за рояль и несколько часов репетировали. В полдень бежали купаться.
«…Меряя саженками гладь реки, — вспоминал Шаляпин, — я пел какое-либо кантиленное место своей партии, стараясь укрепить нужную мне свободу голоса в условиях самых различных, перебивающих друг друга ритмов. Помнится, мне долго не давалась возможность выработать в себе спокойную, полную внутреннего достоинства и силы походку царя. И Рахманинов помирал со смеху, когда я, долговязый и неуклюжий, с необычайной важностью расхаживал по прибрежному песку в чем мать родила, стараясь придать своей фигуре царственную осанку.
— Ты бы хоть простыню на себя накинул, — говорил мне иронически Рахманинов.
— Ну нет, — отвечал ему я, — в драпировке-то каждый дурак сумеет быть величественным. А я хочу, чтобы это и голышом выходило.
И представьте себе, в конце концов добился того, чего хотел. „Знай прежде всего свое тело, а тогда театральный костюм тебе впору придется“. Это стало с тех пор моим нерушимым правилом. А что такое тело для актера? Это инструмент, на котором можно сыграть любую мелодию. Было бы только что играть, была бы душа».
Рахманинов помог Шаляпину осмыслить и прочувствовать партитуру «Бориса Годунова», но артисту хотелось окунуться в эпоху, ощутить историческую конкретность обстоятельств…
Узнав, что недалеко от Путятина живет на даче известный историк Василий Осипович Ключевский, Федор отправляется к нему.
«Когда я попросил его рассказать мне о Годунове, он предложил отправиться с ним в лес гулять. Никогда не забуду я эту сказочную прогулку среди высоких сосен по песку, смешанному с хвоей. Идет рядом со мною старичок, подстриженный в кружало, в очках, за которыми блестят узенькие мудрые глазки, идет и, останавливаясь через каждые пять, десять шагов, вкрадчивым голосом, с тонкой усмешкой на лице передает мне, точно очевидец событий, диалоги между Шуйским и Годуновым, рассказывает о приставах, как будто лично был знаком с ними, о Варлааме, Мисаиле и обаянии Самозванца. Говорил он много и так удивительно ярко, что я видел людей, изображаемых им. Особенное впечатление произвели на меня диалоги между Шуйским и Борисом в изображении В. О. Ключевского. Он так артистически передавал их, что, когда я слышал из его уст слова Шуйского, мне думалось: „Как жаль, что Василий Осипович не поет и не может сыграть со мною князя Василия!“
В рассказе историка фигура царя Бориса рисовалась такой могучей, интересной. Слушал я и душевно жалел царя, который обладал огромною силою воли и умом, желал сделать Русской земле добро и создал крепостное право. Ключевский очень подчеркнул одиночество Годунова, его юркую мысль и стремление к просвещению страны. Иногда мне казалось, что воскрес Василий Шуйский и сам сознается в ошибке своей, — зря погубил Годунова!»
Шаляпин и дальше встречался с Ключевским и многие его рекомендации использовал в творчестве. Да и в пространно цитируемом отрывке читается интерпретация «Псковитянки», представленной вскоре Мамонтовым. О Борисе Годунове Ключевский говорил: «Он умел вызывать удивление и признательность, но никому не внушал доверия; его всегда подозревали в двуличии и коварстве и считали на все способным…»
Обогащенный беседами с Ключевским, вернулся Шаляпин в Путятино. Здесь уже репетировались ансамблевые сцены будущего спектакля. А из окон комнаты Рахманинова слышались аккорды Второго концерта, над которым работал композитор.
В Москву Шаляпин возвращается женатым человеком. Во флигеле дома Любатович на Долгоруковской улице, где живут молодые, вечерами полно гостей, шумит самовар, Иола разливает чай. Константин Коровин, Антон (так друзья называли Серова) обсуждают эскизы новых работ, шаляпинские роли, театральные новости.
На столе — альбомы, книги по истории Ассирии и Вавилона, их распорядился приобрести Мамонтов: параллельно с «Борисом Годуновым» и «Моцартом и Сальери» готовится постановка оперы «Юдифь». Ее автор, композитор Александр Николаевич Серов, — отец Валентина Серова. Друзья подолгу всматривались в причудливые барельефы, искали пластику, властные жесты восточного деспота Олоферна.
Премьера состоялась 23 ноября в декорациях и костюмах Коровина и Серова. Критика особо отмечала новое качество артистической палитры Шаляпина: «Помимо других достоинств, артист этот обладает удивительным уменьем гримироваться; почти в каждой из сколько-нибудь значительных ролей, исполненных им, его лицо, а нередко и вся фигура могли бы служить прекрасной моделью для художника, желающего изобразить тот или иной соответственный тип. Так было и на этот раз». «Юдифь» становится «гвоздем сезона», зрители обновленного Солодовниковского театра рукоплещут шаляпинскому Олоферну. А спустя два дня — новая премьера — «Моцарт и Сальери».
Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 168
