Остался Бруклинский мост — великолепный стальной дракон, висящий над Гудзоном. Мне чудится тень Эдди, ранним утром плывущая в морском воздухе над автомобилями. Он движется к центру и, чтобы сэкономить жетон на метро, идет пешком. Через плечо у него висит фотоаппарат, а глаза горят азартом. Мэрилин обожала Бруклинский мост. В книге «Фрагменты» приводится ее высказывание о том, что ей хотелось покончить с собой, бросившись с высоты, но потом она решила, что мост для этого слишком красив — как и все мосты вообще: «Ни разу не видела уродливого моста». Между нею и им всегда будет мост.
Candid pictures
В киосках Манхэттена еще продается «Redbook». Теперь это журнал для домохозяек. Слоган издания: «Love your life» — «Любите свою жизнь». Ничего похожего на стиль Эда Файнгерша. Крупнозернистые постановочные фотографии, имитирующие естественность, — в Америке этот прием называют candid pictures, подразумевая некую смесь непосредственности и наивности. Приблизительно за месяц до того, как Эд начал работать с Мэрилин на Манхэттене, еще один фотограф получил аналогичное задание с молодым неизвестным актером. Журнал «Life» предложил Деннису Стоку сопровождать Джеймса Дина — будущую звезду киноэкрана. Джимми — лохматый, плохо выбритый, с кругами под глазами после бессонной ночи — разрешил снимать себя в повседневной обстановке: дома, в гостях у друзей, в бистро... Одно его присутствие, один его взгляд мгновенно наполняли обыкновенную улицу изысканной поэтической атмосферой. Как и в случае с Мэрилин, никакого позерства, во всяком случае, заметного, даже на фотографии, где Джимми идет, вжав голову в плечи, сунув руки в карманы, и не обращает никакого внимания на потоки дождя, поливающие Таймс-сквер. Один мой друг, фотограф и специалист по портрету, объяснил мне, в чем тут дело: «Когда снимают актера, даже в студии, невозможно сказать, сколько в его поведении непосредственности, а сколько игры. Приходится брать что дают». Дин и Сток, Монро и Файнгерш внесли свой вклад в борьбу, покончившую с полновластным господством стиля французской студии «Аркур», представлявшего звезд в неподвижных заученных позах. «Одной из основных тенденций нашего времени стало стремление вернуть звезд на землю», — подчеркивает Маргарет Торп.
Этот «новый эксклюзивный жанр фоторепортажа», как заявляла обложка «Redbook» в 1955 году, восстанавливает связь между реальностью и вымыслом. Мир, в котором Мэрилин и Джеймс Дин смешиваются с толпой пассажиров в метро, — тоже форма фикции, только новая и более опасная. Вскоре ее возьмут на вооружение политики, чтобы сломать барьер отчужденности и внести немножко тепла в торжественность протокола. Для властей предержащих это будет эффективный способ создания видимости сопереживания чаяниям избирателей. После Мэрилин, погруженной в изучение газеты «Motion Picture Daily» на диване нью-йоркского отеля, мы увидим Джона Кеннеди в Овальном кабинете. 1963 год: президент Америки работает за столом — точь-в-точь добропорядочный отец семейства, субботним вечером разбирающий накопившиеся бумаги, — а у его ног играет сынок Джон-Джон. Сценку «подсмотрел» фотограф Стенли Тритик. Сделанные им снимки произведут фурор во всем мире. Разумеется, видел их и Барак Обама. Сорок пять лет спустя он сфотографируется с дочерью Сашей: папа в рубашке с закатанными рукавами работает, а девочка играет в прятки — в Белом доме есть где спрятаться. Таким образом, к концу 1950-х фотоискусство окончательно перевернуло страницу. Отныне великие мира сего, те, кто вскарабкался к самым вершинам могущества, будут как одержимые стремиться к тому же, к чему стремилась Мэрилин: выглядеть обыкновенными людьми, одновременно жестко контролируя собственный имидж. Затем на свет явится целая армия всевозможных экспертов и советников по связям с общественностью и нам покажут бизнесменов и политиков в «повседневной» («casual») одежде: вот они бегут трусцой по улицам городов или лесным тропинкам, вот они стоя завтракают на кухне, вот они покупают в булочной круассаны или переворачивают сосиски на решетке барбекю. Мы сможем лицезреть их на отдыхе: на бортике бассейна, верхом на лошади, в Диснейленде, перед египетскими пирамидами, с наброшенным на плечи полотенцем или с ребенком на закорках, за чтением газеты — в майке, свитере, а то и вовсе голыми по пояс, в рабочем кабинете — ноги на столе, а на ногах — дырявые носки. Они будут ходить на рынок и на рыбалку, играть на аккордеоне или саксофоне, а мы тут же вспомним полуголого Джеймса Дина, колотящего по барабанам, и Мэрилин Монро, ожидающую поезд на платформе метро «Гранд-Сентрал». «Представители шоу-бизнеса и политики слеплены из одного и того же теста, — утверждает Роберт Стайн. — Они хотят, чтобы их любили, но главное, они хотят продемонстрировать миру свой тщательно проработанный имидж. Они хотят, чтобы мы видели их такими, какими они видят себя, или такими, какими им самим хочется себя видеть».
Смерть Файнгерша по времени совпала с широким распространением слова «папарацци», впервые мелькнувшего в фильме Феллини «Сладкая жизнь» (1960). Отныне новая раса фотографов лезет из кожи вон, чтобы прокрасться в самые запретные места и украсть «подлинную картину» — как раз ту, которую политики и прочие знаменитости старательно от нас прячут. Однако привнесенная ими эстетика — крупное зерно, расплывчатость изображения — начинает проникать и в постановочную фотографию. Принципиальное для современности смешение реальности и вымысла присутствовало уже и в репортаже, посвященном Мэрилин. «В любом случае, — защищается Роберт Стайн, — никакой реальности самой по себе не существует. Есть разные слои реальности. Есть неоспоримые факты, и задача журналистики — сообщить о них широкой публике, иногда — разоблачить их перед широкой публикой. Но есть и более сложные, неоднозначные, расплывчатые истины. Именно эти пограничные зоны, в которые не отваживался ступать никто, мы и пытались исследовать в то время. Возможно, строго говоря, это и не была единственная реальность. Но это хотя бы было интересней, чем все то, что делали тогда другие». Тогда получается, что права Сара Черчуэлл, увидевшая в Мэрилин провидческую фигуру: «Совершенный образец эпохи рекламы, идеальный образ, позволяющий — к нашему величайшему удовольствию и сладкому ужасу — перемешивать между собой факты и вымысел, сказку и реальность до такой степени, что уже невозможно отделить одно от другого». В эту самую «рекламную эпоху» звезды настолько глубоко внедрились в нашу повседневную жизнь, что над нами нависла угроза утраты идентичности. Отныне «народом» — «people» — стали именно они.
После своей смерти Мэрилин перестала быть женщиной, чтобы постепенно превратиться в образ, синтезированный из реальности и мифа. Она все больше напоминала портрет Энди Уорхола: цветовые вариации, бесконечная изменчивость, но в строго заданных рамках — фикция. Согласно последней воле покойной, ее наследниками по завещанию стали Ли и Пола Страсберг. После смерти Полы Страсберг женился на Анне Мизрахи. Она никогда не встречалась с Мэрилин, но в 1982 году, когда скончался Ли, неожиданно стала главным распорядителем ее наследия. Официально за сохранностью имиджа кинозвезды следила целая команда адвокатов — им же принадлежало право эксплуатации связанных с ней легенд. В завещании Мэрилин недвусмысленно указала, что ее личные вещи должны быть поделены «между ее друзьями, коллегами и всеми теми, к кому она была привязана». 28 и 29 октября в манхэттенском отеле «Рокфеллер Плаза» состоялся организованный «Кристи» аукцион, на котором они были проданы на сумму около 14 миллионов долларов. Знаменитое жемчужное платье от Жана Луи, в котором Мэрилин выступала перед Кеннеди в день его рождения, ушло за 1267500 долларов. Кольцо, преподнесенное ей Джо ДиМаджо в день помолвки, было куплено за 772500 долларов. Белый рояль за 662500 долларов приобрела певица Мэрайя Кэри. Все ее бумаги — от самых личных до самых пустяковых — были выставлены на всеобщее обозрение. Ее лицо продается и покупается в виде постеров, открыток, подушек и наволочек, кукол, полотенец, занавесок, губок, ширм, торшеров, кошельков, зеркал, магнитов на холодильник, часов, записных книжек, маек... В Калифорнии, на холмах долины Напа, в розовые и фиолетовые бутылки разливают «Мэрилин мерло» и «Белокурый совиньон». Имена «Мэрилин Монро», «Мэрилин» и «Норма Джин» зарегистрированы в качестве торговой марки. За 30 лет, прошедшие с того времени, когда Эдди делал свои фотографии, и до того, как были обнаружены его негативы, родилась новая Мэрилин: фирменный знак, выгодная «лицензия», приносящая больше двух миллионов долларов в год. Марка «Мэрилин» зарабатывает значительно больше, нежели зарабатывала сама актриса при жизни. Часть прибыли расходуется на финансирование Института Страсберга, расположенного на Восточной Пятнадцатой улице, который в итоге отделился от «Экторс студио». В здании института работает театр имени Мэрилин Монро.
