Я закрыла глаза и поплыла. Ларкина тетя делала какие-то пассы над моей головой и едва слышно шептала.
Я не скажу, что впала в беспамятство. Все, что происходило со мной, я воспринимала трезво и в тот момент понимала каждое слово. Я даже мысленно повторяла все, что произносила колдунья, мне очень хотелось запомнить это то ли заклинание, то ли заговор. Но, когда все закончилось и Ларкина тетя коснулась моего лба, все мигом вылетело из моей головы.
— Все, Ирочка.
— Откуда вы знаете мое имя?
— И фамилию: Демина. Правильно?
— Правильно.
— А вон, — она указала на мой рюкзачок, где в кармашке для визиток под прозрачным пластиком торчал мой проездной — не заполненный… не действителен…
— Мне Ларка много о вас рассказывала.
— Не верьте ей, — рыжеволосая улыбнулась. — Она ничего обо мне не знает. Да… Ирочка, тринадцатое число, вопреки всем суевериям, счастливое. Вот сегодня у нас какое?
— Тринадцатое, — вспомнила я.
— Правильно! Тринадцатое, полнолуние, пятница. Вы непременно примете верное решение. И будете счастливы.
Я стояла на улице, за спиной у меня болтался легкий рюкзачок, в кармане шуршали деньги, и впереди была большая-большая, длинная-длинная жизнь.
— Ира, ты что, не слышишь?
— Что? — Я встряхнула головой и вернулась в действительность. — Ну ты и шумишь, Леша.
— Вот-вот! Единственный способ привлечь к себе внимание — поднять шум.
— Прости, я задумалась.
— О чем? — Он заинтересованно взглянул на меня. — Я так много рассказывал о себе, а ты мне не проронила ни слова.
— А что говорить? Я все думаю, думаю. Все ищу кругом виноватых. А виновата во всем сама. Это только ребенок не умеет и не хочет брать на себя ответственность за свои поступки. Вот и я так: начну тебе сейчас рассказывать, и все кругом окажутся такими плохими, одна я — наивная жертва… Леш, а ты суеверный? — спросила я без всякой связи.
— Нет, наверное, а что?
— Мне сегодня ночью, часа в три, одна женщина напомнила, что нынче-то, оказывается, тринадцатое число, к тому же пятница, плюс полнолуние и место у меня тоже тринадцатое. А у тебя на запястье татуировочка, циферка — тринадцать…
— Заметила? Я прятал, все равно заметила. Это я так, баловался по малолетству, — он засмеялся. — Ирка, это рок! Судьба! Я родился тринадцатого февраля и жил тогда в тринадцатой палате. И, представляешь, номер тумбочки у меня был тринадцатый! А вчера во Львов я ехал в «Икарусе» на тринадцатом месте, а в кармане у меня, что бы ты думала?
— Тринадцать… — Я задумалась, что можно было бы связать с этой цифрой и положить к нему в карман.
— А вот и ни за что не угадаешь. Дырка!
И мы снова рассмеялись.
— Эх, — вздохнула я. — Чего смеемся? Как бы плакать не довелось.
— Ну вот, а говорила — оптимистка.
— А я маскируюсь. И самое главное — получаю от этого удовольствие.
Вечер плавно перетекал в ночь. На часах уже высвечивался десятый. А мы говорили и говорили. Поезд замирал на станциях, по проходу сновали люди, под окнами кричали, прощались, встречались. Где-то плакал ребенок, где-то играли на гитаре. Время шло, минута таяла за минутой. И стоило мне подумать об этом, как Леша сказал:
— Как быстро время уходит… Шесть часов, а как мгновение. Да?
— Я вот порой тоже думаю. Вроде бы жизни-то — от силы лет шестьдесят. Чуть больше, чуть меньше. Четверть уже прошла. Осталось еще три четверти. Так мало. А если в минутах? Знаешь, сколько?
— Много, наверное.
— Ха! Много… Триста шестьдесят пять умножаем на двадцать четыре, потом еще на шестьдесят.
— Это зачем?
— Считаю сколько минут в году. Подожди…
— А у меня калькулятор. — Леша полез в бумажник и стал высчитывать.
— Я и без машинки. Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут.
— Ну ты даешь! — Мне было смешно смотреть на его отвисшую челюсть. — Точно! — Он смотрел то на меня, то на калькулятор. — А в високосном?
Я прикрыла глаза, и цифры замелькали передо мной, как в рамке телеэкрана.
Леша энергично мучил калькулятор и в спешке даже пару раз сбился.
— Пятьсот двадцать семь тысяч сорок минут, — сказала я, опередив его технику.
Он прикусил нижнюю губу и восхищенно посмотрел мне в глаза.
— Я в Москве был на сеансе какого-то фокусника. Он за такие способности деньги лопатой греб.
— Да ну тебя! Это всего за год, а за шестьдесят лет знаешь, сколько минут пройдет?
Леша выжидающе затих. Я перемножила полученный результат еще на шестьдесят и сказала:
— Тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть минут!
— Ого-го! — Леша даже присвистнул. — А если секунд?
— Ну, умножь еще на шестьдесят. У тебя же машинка. Но даже если в минутах, согласись, это же цифра!
— Ир, — Леша подозрительно заглянул мне в глаза, — а ты меня не дуришь? Может, ты это специально наизусть выучила.
— Ну вот еще, — я удивленно пожала плечами. — Зачем мне это?
— А вот приемчик у тебя такой. Чтобы произвести впечатление.
— Слово пионера! — Я дурашливо вскинула руку в салюте.
— Как это ты?
— А как ты с картами управляешься?
— Я столько на это времени угрохал! Тренировка.
— И тут — тренировка. Но кто-то всю жизнь тренируется и планку на метре сбивает, а кому-то и шесть — не высота. Кто-то все языки знает, а некоторые и родной не в состоянии одолеть. Это не плохо и не хорошо. Просто всякий умеет то, к чему талант есть и желание.
Леша вышел в тамбур, а я, примостившись на своей полке, поудобней подоткнула подушку и стала ждать его возвращения.
Я и не заметила, как уснула.
Громкий стук в дверь и крики проводника: «Будапешт! Будапешт!!» заставили меня вскочить. Я, ничего не соображая, включила свет и выглянула в окно. Над вокзалом светились огромные буквы: «Киев». «Господи, что это с ним? — подумала я. — Перепутал, что ли?» Грохот прекратился, и люди, кто со смехом, кто с ворчанием, стали выходить из купе.
— Извините, товарищи. Извините. — Проводник шел по коридору и обращался к каждому лично. — Отдыхай, мамаша, отдыхай. Заспал я. Спросонья ошибся.
— Пить надо меньше, — буркнул какой-то лысый очкарик и с шумом захлопнул свою дверь.
— Мужики, айда по Будапешту мотанемся! — Молодой парень из соседнего купе широко осклабился. — А, соседушка? Вы бывали в Будапеште?
Я усмехнулась и посмотрела на Лешину полку. Было похоже, что он не возвращался в купе после того, как вышел покурить. Я забеспокоилась и, накинув курточку, пошла в тамбур. Там никого не было. Я вернулась обратно и стала тревожно вглядываться в лица попутчиков. Потом медленно прошлась по коридору, как бы случайно заглядывая в каждое купе. Те купе, которые были закрыты, я тихонечко открывала и всякий раз, не обнаружив там Алексея, виновато бормотала: «Простите, Бога ради. Прошу прощения». Леши нигде не было, но зато в последнем купе, у самого туалета, я обнаружила Папаню и Раша. Они валялись пьяные до безобразия, и тенниска Раша была измазана чем-то бурым. У меня засосало под ложечкой.
