– Купите тогда что-нибудь вашим дочкам!
«Пандора» – так назывался журнал, обложка первого номера (на ней красовалось фото скорее нетипичной рыжеволосой полноватой девушки с большими изумрудными глазами) – была выставлена при входе в отель.
Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как мы с Жан-Клодом присутствовали в «Ритце» на бармицве сына адвоката Роберта Левина (он был партнером моего мужа). У меня тогда осталось смешанное чувство: на этом празднике мы оказались немного в стороне от других гостей. Может быть, потому, что большинство из них было англофонами, а мы, возможно, не улавливали всех тонкостей в речах приглашенных, выступавших у микрофона и приводивших своим остроумием публику в восторг. Однако мы имели интересную беседу по поводу Холокоста с франкофильствующей парой, сидевшей за нашим столом. Сами они были из Чикаго, и, если память мне не изменяет, фамилия их была Блюм. На супруге с грубоватыми чертами лица, на вид ей было лет пятьдесят, красовалось две нити жемчужных бус в стиле барокко, а ее муж – теннисист вроде бы – преподавал историю в университете. Мне показалось, что наше общение с ними в какой-то мере компенсировало ощущение одиночества, которое мы ощутили в тот вечер. Но по дороге домой Жан-Клод изложил мне свое видение вещей, которое заметно отличалось от моего. Он утверждал, что «эта развалина Блюм» элементарно клеился ко мне. Только слепой этого бы не увидел, а мне нужно было вести себя не как дурочка-студентка, которая внимает каждому слову первого попавшегося преподавателя. Я попросила Жан-Клода заткнуться, но он добавил: «А вообще-то, Люлю, тебе не хотелось бы переспать с евреем? С обрезанным-то? Ха-ха-ха!» Я терпеть не могла подобные речи! «Жан-Клод, да ты просто пьян! – возмутилась я. – Следи лучше за дорогой».
Надо сказать, что в тот период мой муж раздражался по малейшему поводу, а я не понимала, в чем дело. Касалось ли это прогноза погоды, того, как приготовлено в ресторане говяжье филе или опаздывал электрик – любая мелочь вызывала в нем не только желание противоречить, но едва ли не черную ярость. Все это наводило на мысли, которые рано или поздно посещают всякую замужнюю женщину. Наверное, у него неприятности на работе? А не потерял ли он деньги? И нравлюсь ли я ему? Может, у него другая женщина? К такому выводу привела меня квитанция отеля «Ширатон» на более чем триста долларов, найденная в кармане его пиджака. Я показала ее Мюриель. Но она посоветовала мне не обнаруживать находку. «Забудь!» – сказала она.
По ее мнению, если бы было что-то мало-мальски серьезное, события бы не заставили себя ждать. Прошло несколько месяцев, но ничего выдающегося не произошло, хотя настроение Жан-Клода так и не улучшалось, что в конце концов стало вызывать во мне большее беспокойство, чем мысль о том, что у него интрижка на стороне, – впрочем, эту гипотезу не отвергала я никогда.
И все же, даже если мы с Мюриель часто поговаривали о том, как хорошо было бы попить чайку на террасе в «Ритц», я так больше там не появлялась со времен бармицвы младшенького Левина. Люстры в холле излучали мягкий свет, мраморные полы были отполированы так, что казалось, на них разлили масло. Вдоль каждой стены высилось зеркало, отчего возникала иллюзия, что букеты цветов в вазах-луковицах, стоявших на изящных столиках, комодах, секретерах и старинных столешницах, были еще более пышными. Я проследовала в направлении, указанном стрелкой. При входе в зал, где происходила презентация, толпились телеоператоры и журналисты с микрофонами, проводами, прожекторами и прочим хозяйством.
– У вас есть приглашение? – поинтересовалась девушка в платье с декольте, украшенным зелеными кружевами.
Я полезла за ним в сумку, и в обмен на приглашение девушка вручила мне журнал. Я свернула его в трубочку и сунула под мышку. Так же я поступила и с пальто и пошла через толпу на поиски Ребекки. Приглашенные в основном перешептывались между собою, пряча лица за бокалом вина. Они явно не обращали внимания на речи некоего худосочного создания, которое, стоя на сцене перед окнами, завешанными темно-зелеными шторами, что-то вещало в микрофон. Дрожащим от волнения голосом создание объясняло, что «Пандора» «является новым журналом, который обращен к молодой современной женщине», и оставалось лишь надеяться, что читатели подключатся к этому новому концепту женственности, суть которого – не бояться называть вещи своими именами. После того, как оратор подчеркнула, что гордится своей должностью шеф-редактора «Пандоры», она стала благодарить щедрых партнеров – спонсоров, которые поддержали ее в стремлении поставить перед обществом насущные вопросы. Затем последовало их перечисление, и я узнала известную марку средства для мытья посуды, потом шампуня, который, впрочем, в свое время не произвел на меня никакого впечатления, затем – туалетной бумаги и, наконец, витаминизированного сока, а потом я уже и не помню еще чего, так как я наконец заприметила Ребекку и двинулась прямо к ней.
В сапогах до колен, коричневой юбке и бежевой кофточке с закатанными рукавами, волосы, собранные в пучок, моя дочь стояла рядом с пятидесятилетним дядечкой, похожим на летучую мышь, и каким-то мулатом лет тридцати, который, уткнув нос в бокал с вином, внимательно оглядывал присутствующих. Во время аплодисментов, последовавших за выступлением, Ребекка отвесила мне комплимент по поводу моей прически, а также полюбопытствовала насчет парикмахерской на бульваре Сен-Лоран. Я протянула руку к последнему бокалу вина, оставшемуся на подносе официанта, как вдруг перед нами появилась шеф-редактор «Пандоры».
– Ну и как я выступила? Сигаретки ни у кого нет? Курить очень хочется.
– Великолепно, – заверила ее Ребекка. – Это моя мама, ее зовут Люси. А это – Лин.
Я пожала руку женщины. Рука была костистой и холодной.
– Поздравляю с выпуском журнала, – пропела я, не зная, что еще сказать.
В ее глазах, обрамленных густыми ресницами, появился блеск:
– Ваша дочь дала нам потрясающий материал. Ваш бывший зять, судя по всему, не давал вам соскучиться!
Я чуть не поперхнулась.
– Что, что? – переспросила я.
Ребеккка и Лин понимающе улыбнулись друг другу. Редактриса изогнулась всем телом, ухватившись за Ребекку, повторяя неустанно, что, если она сейчас не выкурит сигарету, ей – конец.
– Если я провожу Лин, ты как, ничего, мам? У тебя еще есть вино? Я сейчас вернусь.
В зале раздались музыкальные аккорды. Я смутилась.
– Конечно, конечно… Но имей в виду: у нас назначен ужин с Рафаэлем.
Ребекка с Лин двинулись быстрым шагом к выходу: к ним подошел молодой парень лет двадцати, но, не замедляя шага, Лин дала понять ему, что она вернется через пять минут, помахав своими извилистыми пальцами у себя над головой.
Оставшись одна среди незнакомой толпы, я почувствовала, как у меня начинает кружиться голова. Мне стало казаться, что я барахтаюсь посреди бассейна и не ощущаю под собой дна. И нет там спасительной лесенки, ведущей наверх. И ни вздохнуть, ни выдохнуть.
С пальто и номером «Пандоры» под мышкой, держа в другой руке бокал вина, я двинулась сквозь толпу в обратную сторону и выбежала из зала. В коридоре, который вел в холл, журналисты и телеоператоры собирали свои вещи. Рядом стояло круглое кресло, заметила я и, не раздумывая, плюхнулась в него.
