Нет, положительно ничего интересного.
Ровно в полдень (а мы волновались – не напрасно ли приехали) со стороны Марий Эл на площади появилась и лихо развернулась вишнёвая легковушка. Из неё выбрался сияющий Юадаров – он, оказалось, тоже беспокоился – вдруг меня не будет. Когда я стал его знакомить с Андреем Харловым, Климент Германович несколько помрачнел. И произнёс: «Ну, хорошо, мы погуляем пока по Васильсурску вместе».
Прогулка наша длилась часа два.
Юадаров провёл много времени у Супротивного ключа. Я не мешал ему.
Мы с Харловым стояли в нескольких десятках шагов. А Юадаров – я заметил – развязал у ключа какой-то узелок, склонился к срубу. Шевелились его губы: он что-то очень тихо говорил.
– Редко бываю, очень редко, – словно извиняясь, объяснялся, он – то ли с нами, то ли с ключом.
Спустя несколько лет мне случилось прочитать: многие горные марийцы убеждены, что к Супротивному ключу надо обязательно сходить хоть раз в году, а нет – так хотя бы переслать ему подарок, доброе слово. Это сильный ключ – и если его не уважить, дома может случиться несчастье. Есть ключи рангом ниже – родовые, так их знают в нескольких деревнях, и не больше того. К Супротивному из сёл запада Горномарийского района стараются прийти все, кто там живёт. Ходят к нему и чуваши. И русские считают его святым, спускаются к нему за водой, чаще всего совершенно не догадываясь, что оказываются в особом чудесном месте.
Потом мы с ним вместе пришли по тропе в другое священное урочище, куда непременно заходят марийцы во время ночных паломничеств. Юадаров сказал: здесь есть чудесная трава, которой нигде больше нет! Трава, и в самом деле оказалась именно чудесной. Это был занесённый в Красную книгу России лунник оживающий. Свежие острые побеги с широкими, заострёнными на концах листьями тянулись из этого увейного, влажного места – излучины ручья Арпынгель – к небу. А рядом стояли прошлого года плети с плодами, напоминавшими овальные слюдяные полупрозрачные пластины. От малейшего ветерка лунник словно шептал что-то.
Потом на нашей тропе встретились две старые берёзы. На их ветви были привязаны ленточки, а в траве у корней лежали монетки. И, наконец, на берегу Волги мы увидели огромную одинокую сосну. Возле неё вблизи реки был ещё несколько лет назад священный источник. Сейчас Чебоксарское водохранилище, разлившись, подступило почти что к корням сосны. И источник затоплен. А считали его целебным, и вода в нём – говорилось – была горька как желчь.
Это и были святыни в окрестностях древнего марийского города, не существующего уже пятый век. Они никуда не исчезли. Старые берёзы тянулись к свету, наверняка, именно там, где была одна из священных рощ.
– Я опишу тебе место. Оно далеко за Лысковом. Но до Кстова тоже остаётся ещё прилично. Гора там очень крута. А под ней течёт не Волга, а какая-то другая река, поменьше, не знаю её названия. Возле её устья на Волге – большой остров. Село идёт вдоль реки – одна улица внизу, а другая в полугоре. И вот улица в полугоре кончается, дальше идёт просто дорога в сторону взвоза. И недалеко от оврага, по которому поднимаются со стороны Волгина террасе у самого обрыва – холм длинный или словно бы вал, на нём берёзы… Так ли?
– Это в Кадницах?… Именно так!
– Вот!.. Это мне рассказали в селе Емангаши. Как называется место, никто не знает – это старики из Емангаш туда ходили, детям своим рассказывали, что за место – пусть не забывают. А ходили они туда, потому что там было их святое место, их деревья. Там было то ли их село, то ли город. Но потом что-то случилось, и люди ушли на восток вдоль реки на полтораста вёрст. Это было очень давно, лет, может быть, пятьсот. Но летом в определённый день они туда приходили. По сути-то это всё на нашей Казанской дороге, рядом с ней. Емангашинские считают – родом они откуда-то оттуда.
Мне осталось добавить – за это время я изучил сводки разведанных археологических памятников Кстовского района. В них обнаружилось марийское городище на окраине села Кадницы – средневековое, покинутое людьми 500–700 лет назад.
Выходит, мы можем своими глазами увидеть прямых потомков тех, чья жизнь известна нам по археологическим находкам. И потомки эти даже подтвердят: это мы!
* * *
Дело шло к вечеру. И Юадаров спросил, когда из Васильсурска идёт последнее судно.
– А кто-то поедет?
– Так твой товарищ, наверное, поедет… Мы же договаривались, что я тебе всё покажу.
Мои объяснения – работаем мы вместе не первый год, он отлично снимает видеокамерой – Юадаров словно пропустил мимо ушей и никак на них не отреагировал.
Харлов, посмотрев на часы, принялся прощаться и объяснять, что завтра у него в городе всё равно есть дела, а сегодня мы увидели в Васильсурске столько всего интересного…
Свободное место в «Жигулях», на которых я отправился дальше, было.
Мы перевалили через глубокие рытвины на дне оврага у села Хмелёвка и стали подниматься в гору. Дорога была никуда не годной. Но чувствовалось – очень старой, со следами какой-то планировки, кюветов, по аккуратной просеке через лес – старый Казанский тракт. Километров через пять (которые мы ехали четверть часа, не меньше), Юадаров попросил шофёра остановиться, и мы пошли по лесной дороге в сторону Волги. Колеи быстро исчезли, превратились в тропинку, которая бесконечно дробилась, её ответвления ныряли в глухие кусты или овраги.
Юадаров волновался, часто останавливался и осматривался. Минут через десять он развернулся ко мне и махнул рукой:
– Нет, всё, нам не надо сегодня сюда идти… Вернёмся. Видишь: не получается. Они не хотят, чтобы мы сегодня к ним пришли, и не надо их тревожить.
Собственно ещё, входя в лес, я понял, что идём мы к Чёртову городищу, к тому самому месту, про которое Оглоблин писал: тут было древнее поселение, окружённое густым лесом, рвами, валами.
– Я не всегда нахожу в него дорогу. Это очень непростой лес. Невозможно запомнить, куда надо сворачивать, начинаешь путаться. Вот тут, я думаю, и мог быть Цепель, – он опять словно извинялся. – Сегодня не получается. Значит, пока не надо нам туда ходить.
Машина снова покатила по ухабам, пока, наконец, не выбралась из пограничного бездорожья на асфальт. Это были уже земли Марий Эл – Берёзовка, Рябиновка, Малиновка, вот так!
В родной деревне Юадарова Цыгановке мы гуляли до сумерек. Климент Германович показал мне старые липы, в дупла которых ещё прадеды оставляли подарки, чтобы сбылись их желания. Показал натянутый на канатах шаткий деревянный мост не просто через овраг – через долину с речкой.
На сон оставались какие-то три-четыре часа: в Омыклиды приходят рано.
* * *
Ехать до Омыклид оказалось с полчаса. С асфальта свернули на полевую дорогу, в конце которой у кромки леса уже стояли к этому времени – четвёртому часу утра штук пять легковушек.
– Тут и оставлять? – спросил водитель.
– Тут. Да никто здесь ничего не сделает – место такое.
