– Почему же я тогда не спасла Кончаловского от гибели?
– Это мне не ведомо. Тебе лучше знать, какая была причина.
– А если захочу его оживить.
– Да я не против. Ты можешь.
– Как?
– Как все бабы. Роди. Заделаем такого чудика, который будет нас до старости веселить.
– Новую игрушку захотел? – спрашивает.
Я молча смотрел ей в глаза, пока она первая не опустила взгляд и тихо, как будто самой себе, пообещала: я подумаю.
А что тут думать? Ясно же, что у нее в голове прямо сейчас произошло непорочное зачатие божественного летчика.
59. Как всегда – пьяный танкист
Работа была закончена. Я сделал отчет: триста восемьдесят фотографий. Снял видео: о. Роман на коленях у деревянного креста, о. Роман с черепом в руках, о. Роман передает из Сибири радостную весть о том, что обретены мощи сестер Общины святого Иосифа. Мы победили! Достигли цели. Установили на месте могилы памятный знак. Упаковали останки в герметичный контейнер. Эксгумация прошла отлично. Святой отец так и сказал: отличная эксгумация. Он обещал регулярно упоминать меня в своих молитвах.
– Но ведь я атеист.
– Все атеисты, пока рак не свистнет, – ответил он с доброй улыбкой.
Мне кажется, я когда-то уже продал эту шутку, но не могу вспомнить, когда и кому. Значит, можно будет продать ее вторично, если удастся попасть домой. Несмотря на физическую усталость, мы были бодры и готовы стартовать в обратный путь. Борода сказал, что подбросит нас на танке до Смолокуровки, где мы вольемся в цистерну вечернего автобуса и к утру, если повезет, прибудем в районный центр. Эта транспортная схема казалась теперь вполне приемлемой. После того как мы побывали на краю земли.
Но сначала – похороны и поминки, сказал Борода.
Я был в курсе обманчивой пустоты вымершей деревни, но все равно удивился количеству людей на кладбище. Там собралось человек тридцать, не меньше. Возле закрытого гроба стоял дряхлый старик в коричневом пиджаке со множеством наград. Дед покойного, как мне объяснили. Когда он вытирал рукавом глаза, медали на его груди звякали тихой печальной музыкой.
Женщины плакали хором, с большим чувством ритма исполняя траурную церемонию. Они выкрикивали прощальные слова, которых нельзя было разобрать, потому что голоса стремительно повышались до визга, а потом затихали, переходя в слезы и бормотание.
Отец Роман прочел поминальную молитву, а также проповедь о смерти и воскресении. Он сказал, что каждая смерть увеличивает долг памяти, которая есть наша надежда на вечную жизнь.
Речь звучала оптимистично. Чувствовалось, что проповедник в ударе. Старик-орденоносец, всхлипывая, кивал головой и повторял:
– Скорей бы, скорей бы, скорей бы.
На поминки всех пригласили в школу, приземистый барак с длинным темным коридором и выцветшими детскими рисунками на стенах. Половицы в коридоре трещали под ногами, как выстрелы, при каждом шаге. За дверью залы с табличкой «Кабинет труда» я увидел импровизированный стол, накрытый разноцветными клеенками. На столе колбаса, блины, граненые стаканы, трехлитровые банки с самогоном и черно-белый портрет мужчины в летном шлеме. Густотой бровей покойный напоминал художницу Фриду Кало, переодетую в Сент-Экзюпери.
Две немолодые женщины с косящими глазами принесли огромную кастрюлю желтого супа. Начали разливать порции, передавая тарелки вдоль стола.
Прямо напротив меня сидел Головастик в обнимку с молчаливой женой, которая ничего не ела и не пила. Я тоже воздерживался от жидкости с резким сивушным запахом, из вежливости поднося ко рту стакан, когда очередной оратор предлагал поднять чаши за «светлую память» и «царство небесное». Пили так много, словно мы поминали весь человеческий род. На втором десятке заупокойных речей люди оживились, начали шутить и смеяться. Дед погибшего летчика освободился от тяжелого пиджака, а руку положил на плечо косой соседки. В этот момент Головастик поманил меня пальцем. Я наклонился к нему через стол. Он сказал, глядя мне прямо в глаза:
– Я вот что, Мария. Ты, когда вернешься, будешь книжку писать, так?
– Сейчас об этом сложно думать.
– Будешь, я знаю. Вы все, кто к нам добираетесь, потом книжки пишете. Только сделай, я прошу, чтобы не было шибко грустно. Ну, знаешь, люди думают, деревня – это ужас, ужас. А ты возьми и выкрути как-нибудь повеселее, типа «а жизнь продолжается». Не надо всяких наших баек из склепа. Кто тебе поверит? Скажут – бред наркомана.
– Обязательно скажут. И не поверят. Но читать будут с удовольствием.
– Да? Ну ладно. Тебе виднее. Умный ты мужик, Мария! Хочу за тебя выпить.
Он резко встал, опрокинув стул, и повысил голос, чтобы перекрыть шум застолья:
– Земля пухом и царство небесное тому, кто ушел! Но давайте еще за живых, которые топчутся тут, на берегу. Вот Мария сидит! Мы все думали, он демон и шпион, а он – нет, на самом деле он писатель. Напишет о вас всю правду, так что ведите себя прилично, идиоты. И выпьем!
Он выпил. Но его уже никто не слушал. Только о. Роман отреагировал на речь Головастика:
– Почему он сказал, что вы не шпион?
– Наверное, потому, что я не шпион. Логично? Он еще сказал, что я не демон.
– Что касается демонов, то, поверьте специалисту, этот человек, – о. Роман, поведя бровью, стрельнул глазами в Головастика, – настоящий одержимый. Было очень тяжело находиться с ним рядом, но, слава Богу…
Я хотел ответить, что Средние века, слава богу, давно прошли, но тут телефон у меня в кармане вдруг начал наигрывать «Satisfaction». Это означало, что звонит моя жена Елена, мать нашей дочери Елены – прекрасное доказательство того, что я не способен выдумать неправдивую историю.
– Наконец-то, – сказала она. – Удалось пробиться к недоступному абоненту. Ленка уехала во Вроцлав. Ты знаешь, что твой дед все-таки решил отмечать девяностолетие? Европейская комиссия по сексу награждает его золотой медалью. Он говорит, что мы обязательно должны быть на вручении. Он хотел тебе позвонить, но не знает, какая у тебя с ним разница во времени? Велел спросить, какая у нас разница?
– Во времени? Века.
– Что? Не слышу. Ты пропадаешь.
– Не беспокойся. Меня спасли.
– Опять не слышу. Ладно. Привези нам что-нибудь забавное из Сибири.
– Уже везу.
– Отлично! Целую.
Я убрал телефон. Жизнь сопротивляется попыткам о ней рассказать. За это ее называют бессмысленной люди, у которых нет чувства юмора.
Кто-то громко кашлянул у меня за спиной. Я оглянулся. Борода, прижимающий к животу банку самогона. Лицо красное, как пожар.
– Поехали, господа! – сказал он. – Я немного выпил, но обещаю быть осторожным и не причинять вреда живым существам.
