Назначения политиков, взрывы террористов, демонстрации… Затем обломки самолета, окруженные голыми деревьями. Один из двух «бойингов», доставлявших медицинское оборудование в Конго, потерпел крушение; Камера, переместившись, показала группу людей, стоящих у второго самолета, и внезапно внимание Энн привлек один из них. Она узнала бы его в любой ситуации – высокого черноволосого мужчину в рубашке цвета хаки и широких хлопковых шароварах. Мартин. Мартин, доставляющий в нищую Африку медицинскую помощь, в то время как она полагает, что он в приятной деловой поездке. С женщиной.
Диктор сообщил, что жертв не было, и перешел к другой теме. Энн выбежала из комнаты, достигла кабинета Мартина и разорвала большой конверт. В нем находился аккуратно отпечатанный график его поездки из Бостона в Конго, со списком телефонных номеров, по которым с ним можно было связаться в любое время.
Он не в деловой поездке. Он не преумножает свои капиталы. Он работает на Красный Крест, рискуя оказаться в трудной и опасной ситуации. Вспоминая, как обвиняла его в меркантильности, Энн ежилась от стыда. В который раз Мартин несказанно удивил ее. Оценки, которые давала ему Келли, казались все более и более неверными… Энн вдруг обнаружила, что сидит в глубоком кожаном кресле Мартина. Один из самолетов разбился. То, что он делает, связано с очень серьезным риском.
Если с ним что-то случится, она не вынесет!
Сгорбившись и обхватив себя руками, Энн сидела неподвижно. Мартин прав. Ей придется решить, кому верить: ему или Келли. Доверие, думала она. Кому из двоих доверять? Ведь должна же я была узнать хоть что-то о мужчине, с которым занималась любовью? Внимательность Мартина, его забота о ней, способность пробудить в ней чувства, о которых она даже не подозревала, – разве все это не складывается в образ человека, который отдает не меньше, чем получает?
С тех пор как Мартин рассказал ей о своем детстве, ее не покидал образ мальчика с копной черных волос, обреченного на сиротство в большом городе. Лишенного семьи. Воспитанного чужими людьми. Это должно было наложить на него отпечаток, сформировать ту личность, которой он стал.
В то время как Келли росла с обожавшей ее матерью и ни в чем не знала отказа. Для Нины внешняя красота дочери была равнозначна красоте душевной. Но так ли это? Потакание любому желанию, возможно, не столь полезно для юной души. Как и совершенно некритичное поклонение. Разве удивительно, что плодом такого воспитания стали детская жадность и черствость? А потом, как могла Келли научиться ответственности, если Нина всячески ограждала дочь от последствий ее поступков?
Эти мысли впервые пришли в голову Энн. Запоздалые мысли, решила она и поднялась с креслу. Пора возвращаться в комнату, на случай если Тори проснется. Она мгновение помедлила и огляделась. Ореховый стол, ковер из тибетской шерсти нежно-блеклых тонов. Над столом написанная маслом картина – охристый песок пустыни, поросший редким пыльно-зеленым шалфеем, и огромная чаша синего неба. Ландшафт, в котором таится вызов, подумала она. Опасный ландшафт. Мартин вырос в недружелюбном окружении, он знает, каково это – бороться за собственную жизнь.
Это тоже были новые для нее мысли. Неужели я начинаю любить его? Нет, Энн, только не это, принялась уговаривать она себя. Он не любит тебя. Он поклялся, что никогда не полюбит снова.
К глазам подступили слезы, Энн попыталась сдержать их. Мартин не стал ей ближе, чем тогда, много лет назад. Он по-прежнему был недосягаем. Но она носила его ребенка и за это испытывала к нему горячую благодарность. И неважно, что ее ожидают трудности, что ей придется многим жертвовать ради этого. Она станет матерью его ребенка. Если она не может получить Мартина, то это – вторая самая желанная вещь для нее.
Энн вернулась в спальню и заснула. Уик-энд, несмотря на тлевшую в душе тревогу за Мартина, прошел мирно и был заполнен самыми разнообразными и приятными для Энн занятиями. Хотя у нее до сих пор изредка кружилась голова, на ее щеки вернулся румянец, поскольку они с Тори много времени проводили на воздухе. Она намеренно старалась не замечать, что их взаимная привязанность становится все глубже. Энн ничего не могла с этим поделать, поэтому обе просто наслаждались обществом друг друга.
Мартин должен был вернуться во вторник днем. В понедельник вечером Энн облачилась в старенькую ночную рубашку, прихватив стопку журналов, легла в кровать, и выключила свет уже в одиннадцать. Завтра я увижу Мартина, думала Энн, сворачиваясь в клубочек под одеялом и испытывая одновременно тревогу и радость, которые не помешали ей быстро и крепко заснуть.
Энн неподвижно лежала под одеялом с широко открытыми глазами. Кажется, ее разбудил шум? Или какие-то глубинные инстинкты, подсказавшие, что в доме есть кто-то еще, кроме нее и Тори? Напрягая слух, она услышала мягкие шаги в коридоре. Как могла не сработать охранная сигнализация? И что ей теперь делать?
В комнате Мартина есть телефон. Нужно как-то туда пробраться и позвонить в полицию. Стараясь не издавать ни звука, она села на кровати и спустила ноги. Светящийся циферблат будильника на столике показывал двадцать минут четвертого. Энн на цыпочках проскользнула к двери, которую всегда держала полуоткрытой, чтобы слышать Тори. По пути она прихватила высеченную из мрамора фигурку дельфина, стоявшую на комоде, – с нею было как-то спокойнее.
Коридор был пуст. Чтобы попасть в комнату Мартина, нужно было пройти мимо двери Тори. Крепко сжимая в руке мраморного дельфина, с бешено бьющимся сердцем, Энн кралась по холодному дубовому паркету. Он был положен безупречно – ни одна плашка не скрипнула. Дверь Тори была приотворена. Тихо, как привидение, Энн проскользнула мимо и устремилась к спальне Мартина.
Там тоже было пусто. Быстрым взглядом она скользнула по ситцевым обоям на стенах, по кремовому покрывалу на большой кровати, по единственной картине – абстракции в сине-зеленых тонах, по застекленной двери, которая вела на террасу. Затем устремилась к телефону.
– Что за…
Энн мгновенно обернулась, угрожающе подняв статуэтку. Но ее рука тут же упала.
– Мартин, – выдохнула она – Это… ты?
К ужасу Энн, на нее накатила волна слабости, колени задрожали. Она опустилась на постель, перед глазами поплыл красноватый туман. Вошедший в дверь Мартин включил настольную лампу и, опустившись перед ней на колени, мягко высвободил статуэтку из ее пальцев.
– У тебя ледяные руки, – сказал он. – Энн, что, черт возьми, ты делала в моей комнате?
Щеки ее залил горячий румянец.
– Я услышала какие-то звуки – и проснулась. Хотела позвонить в полицию.
Мартин сказал то, что и так было ясно:
– Я вернулся домой пораньше… А для чего статуэтка?
– Для того, чтобы дать злоумышленнику по голове, конечно.
– Ты храбрая как лев, знаешь это?
Он все еще гладил ее холодные пальцы. Энн не могла оторвать зачарованного взгляда от его РУК.
– Я испугалась до смерти, – призналась она.
