Мы садимся на скамью у речки. В темноте.
— Хороший день, верно? — спрашивает мама.
— Чудессико!
— И погуляли, и папу навестили.
— Фантастико!
— Ты бодра-весела?
— Не знаю… Скорее да…
— Скорее да — наш лозунг всегда!
Она обнимает меня. Мы наблюдаем, как разгораются звёзды. Потом встаём и медленно идём дальше. Куда аллейка — туда и мы.
— Когда человек вырастает, он перестаёт чувствовать себя маленьким и слабым? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает мама. — В любом, самом солидном возрасте внутри любого взрослого всегда сидит крошечное хрупкое существо.
— Как ребёнок?
— Или как птичка. Она прячется прямо в сердце, — говорит мама. — Кстати, она на самом деле не слабая. Маленькая, да удаленькая. И о ней надо помнить. Если забудешь — беда.
Мы направляемся к выходу, к воротам, но мама неожиданно берёт меня за руку и уводит в темноту, в дальнюю часть парка, за качели и лужайку для игры в шары. Позади остаётся свет фонарей на аллейках. Сквозь ветви деревьев мерцают огни Вороньей и Соколиной улиц. А тут неподвижная кромешная ночь. Я снова вспоминаю о Мире-ином и, вздрогнув, пытаюсь отмахнуться от этих мыслей. Под ногами у меня — твёрдая земля. Вокруг — весенний воздух. Я поднимаю глаза и смотрю в небо, на миллионы звёзд.
Мама показывает мне Сатурн и Венеру. И созвездия: вот Дева, вот Рак и Лев. И ещё Плеяды. Мы пытаемся заглянуть всё дальше и дальше, сквозь звёзды, что пылинками рассеяны среди вечности. Пытаемся различить силуэты зверей и странных крылатых существ, в честь которых греки назвали созвездия: медведей, псов, коней, раков, Пегаса и Дедала с Икаром. Нам представляется, что вместо звёзд всё небо заполнено зверями и причудливыми Божьими тварями.
— Эти звёзды от нас далеко-далеко, до них миллиарды и миллиарды миль, — говорит мама. — Их свет добирался до нас миллионы лет.
— Мы все мчимся сквозь время! — восклицаю я.
— Да.
— И мы состоим из одинаковых частиц. И звёзды и мы.
— Да. И не важно, что мы друг от друга далеко.
Мы замираем, слушаем звуки ночи. Город гудит низко и монотонно. Ухает сова, орёт кот, лает собака, воет сирена.
Мы впускаем в себя звёздный свет.
Я смотрю в эту бесконечную даль. Есть ли там кто живой? Наверняка есть. Похожи ли они на нас? Стоят ли сейчас где-нибудь другая Мина и другая мама, смотрят ли сквозь тьму — сквозь миллиарды и миллиарды миль, сквозь миллионы и миллионы лет? Как они радуются? Как грустят? Так же как мы или иначе? Получим ли мы когда-нибудь ответы на эти вопросы? А как мы-то сюда попали — мы и всё, что есть на Земле? И почему именно сюда? И сколько это продлится? Вечно? Я там — за звёздами и тьмой, на самом краю, — что там? И в чём смысл, в чём суть?..
Мама обхватывает мою голову.
— Смотри, Мина, — тихонько говорит она. — Твоя голова помещается у меня в ладонях почти целиком. Вместе со всеми звёздами, тьмой, звуками города. У тебя в голове вся Вселенная. — Мама притягивает меня к себе. — И мы рядом. Две головы, две Вселенные.
Я потом мы идём домой. Мама держит меня за руку, и я вижу, что ей хорошо, очень хорошо.
Мы держимся за руки и идём домой.
Мы идём домой и держимся за руки.
Мы…
Выходим к фонарю на аллейке и — останавливаемся. И вдруг начинаем танцевать! Мы сияем в столбе света, как звёзды… как мухи… как пылинки…
Сон о лошадях
Позже, перед сном, я стою у окна. В доме, который я по-прежнему называю домом мистера Майерса, горит свет, передвигаются смутные фигуры. Где-то там — крошечная новорождённая девочка. Надеюсь, она мирно спит. Я не зашториваю окно. Всходит луна, и на меня льётся её неистовый свет. Я вздрагиваю. Интересно, все люди — когда растут — чувствуют это волнение, это удивление?.. Я зажмуриваюсь и заглядываю во Вселенную — ту, что внутри. Кажется, я — на пороге чего-то совершенно изумительного. Наконец, я засыпаю…
И вижу сон. Такой странный сон! В нём — ночное небо, заполненное зверями и причудливыми существами, всеми, которые правда были и которых напридумывали люди. Я смотрю на них, вверх, а они начинают падать вниз, на меня.
И я просыпаюсь. За окном уже утренняя заря. А я ещё не совсем выбралась из сна — я почти слышу фырчание, стук копыт и шелест крыльев, я почти чувствую жар их тел, ведь они так близко, так тесно обступили мою кровать. Но вот всё бледнеет, растворяется. Сон кончился. Остались только я, комната и тишина. Тишина, конечно, не полная. Гудит город. Стучит моё сердце. Мама тихонько дышит в соседней комнате.
Я иду вниз. Наливаю себе шоколадного молока, делаю тостик. Восхитительный вкус. Выхожу на крыльцо, стою там, гляжу на улицу. Она пуста, только автомобили выстроились цепочкой вдоль обочины. И небо почти пустое — несколько облачков и пара птиц. Я вспоминаю сон, и на мгновение небо снова заполняется зверями, и все они валятся, валятся, валятся. Я потягиваю шоколадное молоко. Удивительный вкус. Я слушаю птиц, их рассветный хор. Наверно, так звучит глас Бога.
Иду к дереву, встаю под ним, обнимаю ствол. Дрозды пронзительно верещат, но скоро успокаиваются — они меня знают. Я закрываю глаза, вслушиваюсь — всё дальше, всё глубже. И наконец, слышу звук, которого ждала, крошечный и далёкий, словно из иного мира. Звук идёт из гнезда. Там пищат крошечные птенцы. Я улыбаюсь. И тут же различаю другой звук, тоже едва слышный, высокий, требовательный.
Плач младенца.
Внезапно на нашу улицу въезжает знакомая унылая машина. Унылый доктор вылезает из неё около дома мистера Майерса. Он ведёт себя ровно так же, как прежде, когда приезжал к самому мистеру Майерсу: окидывает улицу унылым взглядом, а потом открывает дверь и входит в дом. Потом на углу появляется медсестра — она спешит, почти бежит по улице и входит в тот же дом.
Я вслушиваюсь. Тишина. Только стук моего сердца, только писк птенцов, только гул города.
И тут за моей спиной возникает мама.
— Приехал врач мистера Майерса, — говорю я ей.
— Врач?
— Да. К ребёнку.
— Как ты можешь знать, что именно к ребёнку?
— И медсестра пришла.
— Ну, это обычная проверка, к младенцам часто ходят и врачи, и сёстры.
— Я слушала птенцов. И вдруг заплакал ребёнок.
В этот момент подъезжает другой автомобиль. В дом бежит ещё одна медсестра. Я закусываю губу. И слегка дрожу. Происходит что-то странное. Словно я сама только что родилась и впереди у меня приключение, трудное и опасное. Но тут я вспоминаю лицо доктора. И медсестры. И мама стоит нахмурившись.
