Странный этот разговор так и остался в том лунном вечере, и больше мы уже никогда об этом не заговаривали, но отношения наши стали еще ближе – настолько, что даже Луи, никогда не страдавший ни ревностью, ни подозрительностью, стал высказывать свое недовольство.
Уехав на несколько дней в Париж повидаться с Авророй, я получила от него письмо, где он говорил, что, кажется, Иван мне стал дороже и ближе, чем он, Луи. «Я желаю всем моим существом, – писал он мне, – чтобы мое сознание отключилось, чтобы мое сердце было спокойно и полно тобой. Я прошу тебя прогнать этих порочных разноцветных дьяволов, восстановить мой покой и веселость, наполнить меня счастьем и гордостью за тебя, мою жену и подругу».
– Тебе не о чем волноваться, Луи, – вздохнула я. – Никогда я не повторю той ошибки, что сделала уже однажды. Слишком велика расплата за это искушение…
В то время мы жили в Бадене, и Иван время от времени приезжал навестить нас – он жил то в Париже со своей дочерью и ее гувернанткой, госпожой Иннис, то снимал дом по соседству от нас, что периодически вызывало у Луи приступы какой-то раздражительности и саркастичности.
Дочери Ивана вскоре предстояло выйти замуж. Она познакомилась с Гастоном Брюэром, преуспевающим молодым человеком, который занимался производством стекла. Так же, как и Полинет, ему было чуждо художественное начало, зато он отличался редкостным здравомыслием и рациональностью. Полинет же обещала стать примерной женой и хорошей матерью, и Иван охотно дал свое благословение на этот брак.
Чего он не ожидал – так это того, что Полинет решит перед свадьбой принять католичество. Меня это не слишком удивило – Полинет выросла в католической семье, ее жених был католиком и друзья, князья Трубецкие, также исповедовали католичество, а потому желание ее было мне вполне понятно. Иван к вопросам религии всегда был достаточно равнодушен, но тут отчего-то страшно огорчился. Узнав, что Трубецкие собираются присутствовать на церемонии обращения его дочери в католичество, он рассердился и стал высказывать возражения.
«Я решительно возражаю против этого: надо, чтобы эта церемония совершилась как можно более тихо и секретно, если только вы не хотите навлечь на меня самые серьезные неприятности», – написал он им.
Он и дочь свою пытался отговорить, но Полинет, разумеется, поступила по-своему. Выйдя замуж за своего Гастона, она уехала вместе с ним, получив 150000 франков приданого, и зажила вполне счастливо.
Я же, не в силах больше петь со сцены, не хотела совсем отказываться от музыки, а потому решила набрать учеников.
Теперь я хорошо понимала своего отца, который порой, не выдерживая, срывался на крик, на чем свет стоит ругая не слушавшего его ребенка. Я, впрочем, на моих девочек никогда не кричала, всегда стараясь сохранять доброжелательное спокойствие – и чем я бывала за это вознаграждена? Бесконечными жалобами моих учениц на усталость и непомерные нагрузки! Мне в свое время говорили: «Не играй так страстно – умрешь на сцене». Эти же девочки, казалось, боялись лишний раз сделать движение бровью или выразить лишний оттенок эмоций голосом.
– Достаточно, Дезирэ, – не выдержала я однажды, когда юная мадемуазель Арто принялась со слезами на глазах говорить, что у нее больше нет сил. – Как вы хотите достичь успеха, если ваше пение вызывает слезы лишь на ваших глазах? Заставьте плакать меня, и после этого можете петь хоть в Гранд-Опера!
С этого дня я стала гораздо более требовательной и суровой к ученикам, но и результаты превзошли все мои ожидания.
Самым же неожиданным было то, что голос вернулся ко мне. Однажды, уступив на одном из наших домашних музыкальных вечеров просьбам Сен-Санса, я согласилась спеть. Он сел за рояль, я вышла на середину комнаты и попыталась спеть что-то из Макбета. Голос мой, поначалу хриплый и ржавый, уже через несколько секунд к моему удивлению стал прежним. Вновь он разлетался по комнате, был таким же бархатным и томным, как и в дни моей юности. Снова и снова гости просили меня спеть, и я, сама очарованная произошедшим со мной волшебным преображением, села за рояль и начала играть первые ноты из романса Чайковского.
«Нет, только тот, кто знал…» – выводила я, и мне казалось, что не было ни этих долгих лет, ни разочарований, ни усталости.
Внезапно, точно меня кто-то окликнул, я обернулась и увидела Ивана. Он, видно, только что вошел и замер у входа, слушая меня. В глаза его стояли слезы, и те же слезы внезапно появились у меня на глазах. Я закончила петь и опустила крышку.
– Ваш голос вернулся к вам, – сказал он мне позже, – и вы представить себе не можете, как я счастлив. Я давно хотел показать вам… – он достал и протянул мне листки бумаги. – Я дописал либретто к вашей оперетте «Последний колдун», но боялся, что это может вас расстроить.
– Расстроить? Ваши стихи? Иван, о чем вы говорите?! – воскликнула я с жаром. – Мы непременно, непременно должны поставить это! И вы будете петь Колдуна – да, да, и не вздумайте отказываться, иначе и я петь не стану!
Конечно, это был лишь домашний спектакль – Ивана на сцену было не заманить, да и я сама побаивалась выступлений после столь долгого перерыва, однако постановка прошла с необыкновенным успехом.
Участие принимал и он сам, и я, и мои дети, и ученики. Все это начиналось как желание немного разнообразить нашу жизнь, но публика неожиданно приняла мои оперетты с таким восторгом, что мы давали по несколько представлений в месяц, дома у Ивана была оборудована сцена, и, в конце концов, слух о наших представлениях дошел до великого герцога Веймарского (сестра его, прусская королева, была одной из самых постоянных наших посетительниц). Он пожелал поставить одну из опереток – а именно «Последнего колдуна» – на сцене своей столицы. Особенно горячо принялся за это дело находившийся тогда в Веймаре Ференц Лист – ознакомившись с моей партитурой, он стал настоятельно требовать ее безотлагательного исполнения. Благодаря его хлопотам и неутомимой деятельности капельмейстера Лассена, в очень короткие сроки желание герцога осуществилось, и постановка была подготовлена. Даже либретто Ивана перевели с французского на немецкий – этим занялся музыкальный критик и литератор Рихард Поль, и перевод его мне вполне понравился.
Сюжет оперетты был довольно простым. Где-то далеко, за тридевятью землями, живет в большом лесу прежде могучий, но теперь растерявший свою силу колдун Кракамиш со своим слугой Перлимпинпином. Вместе с ними живет и дочь колдуна – Стелла, а в лесу неподалеку – эльфы и прочие чудесные создания, которым совсем не по нраву соседство с темным колдуном, и они всячески досаждают старику, бесят его, выводят его из терпения. За лесом же живет царь со своим сыном, принцем Лелио, который часто ходит охотиться в этот самый лес. Царица эльфов взяла его под свое покровительство и хочет женить на Стелле, которую она полюбила, несмотря на то, что она – дочь Кракамиша, – и, конечно, достигает своей цели.
Сначала роль Перлимпинпина исполнял мой сын Поль – специально для него Иван и написал эту роль, и зрители покатывались со смеху, глядя, как недалекий и не очень умный слуга колдуна поет арию и никак не может окончить собственную мысль. Поль был весьма одаренным ребенком и, в отличие от большинства сверстников, ему и в голову не пришло обидеться, что ему досталась такая не слишком красивая и изящная роль, и иногда мне казалось, что письмо Ивана, которое я получила вскоре после рождения Поля и которое очень насмешило меня – он расписывал великое будущее мальчика – может оказаться своего рода пророчеством.
