Через месяц она светилась:
– Вы знаете, я не верила, делала, потому что просто прилежная от природы, но оно помогает! Я теперь их как будто навещаю в урочные часы, как старенькую тетушку. Здороваюсь, рассказываю, как прошел день, что-то спрашиваю, делюсь трудностями. Если они всплывают в другое время, я им говорю: не сейчас, не сейчас, ребята, подождите, вот сяду в машину… Я от дома до работы приблизительно час еду. А если еще пробки, так и больше… Очень удобно. А остальное время – живу, вы представляете, действительно живу! Моя коллега заметила, сказала: не знаю, куда ты их дела, но там им и самое место… Только вот мы собираемся в Таиланд (я заметила «мы», но не стала уточнять) – я заранее волнуюсь: как там?
– Везите с собой в чемоданчике. Изловчитесь и найдите для них время.
– Два часа – это много. Можно меньше? Мне кажется, мне теперь хватит, я научилась.
– Можно меньше, но каждый день.
– Хорошо, спасибо.
Про вторую женщину понятно? Все то же самое. Те же два часа всех жалеть, обо всех переживать, представлять себе ужасы ужасные, молиться Богу, перечислять грехи, каяться и все такое. Остальное время – мама еще жива, Ванька, в общем, приятный, незлой мальчишка, с мужем поболтать, в кино сходить, с дочкой посмеяться, всей семьей – на дачу или на пикник, сестру с сыном – с собой. Алкоголика, когда в ремиссии, – тоже. Если лезут в неурочное время – «ужас-ужасы, подождите до своего срока, придет час, я вас всех приголублю…» Никакой вины, все при деле.
Она вообще-то о чем-то таком и мечтала, еще со времен священника. Всем сказала: мне психотерапевт два часа прописал, чтоб у вас была хорошая жена, дочь и мамочка, так что не лезьте. Они согласились, и сразу легче стало. Потом она мне говорит: «Два часа подряд что-то многовато, приходится заставлять себя думать. Можно я еще в это время чего-нибудь другое поделаю?» Я говорю: «Нельзя! Знаю я вас, дел у вас много – так вы постепенно всё на тормозах спустите, а потом чувство вины – раз! – и вернется. Нельзя. Два часа. Можно на кусочки разбить, разрешаю».
Она меня не послушалась – конечно, русский человек всегда всё наоборот сделает. Но у нее это было не как у первой – навсегда. Осталось потом, именно как прием: «Ага, чувство вины? И вообще – чего это я так распрыгалась, разрадовалась? Забыла, что ли? Здравствуйте, ужас-ужасы, я ваша – на полчаса!»
Вот так получилось. Вдруг кому пригодится?
Не хочу быть взрослым
– Нашему сыну двадцать четыре года по календарю, но у нас с отцом такое впечатление, что ему все еще 14–15… Когда-то (сыну было лет тринадцать) мы посещали вас по направлению невропатолога, нам тогда действительно стало чуть легче находить с ним общий язык. Может быть, вы и теперь нам чем-то поможете? Что нам делать, чтобы он наконец повзрослел?
Медицинской карточки мать не принесла.
«Бедолаги! – подумала я сочувственно. – Наверное, у парня какой-нибудь вариант олигофрении». Я мысленно рассуждала о том, что в двадцать четыре года все ресурсы для компенсации практически исчерпаны… Вероятно, речь идет о том, как им с отцом принять ситуацию. К тому же 14–15 лет (если они не приукрашивают ситуацию) – это не так уж плохо, может быть, окажется возможным даже какой-нибудь простенький вариант трудоустройства…
– Наш сын закончил школу без троек и учится уже во втором институте, – прерывая полет моей мысли, сказала женщина. – Причем учеба везде дается ему чрезвычайно легко. Он совершенно не привык напрягаться, зубрить, просто прилежно работать…
– А почему бросил первый институт? – спросила я, пытаясь срочно перестроиться. – И что за специальности?
– Сказал, что это «не его». Отучился три курса в Электротехническом, теперь учится в Институте киноинженеров, на звукооператора.
– В армию ходил?
– Нет, что вы! Куда ему, такому, в армию! Мы его за взятку «откосили».
– Подрабатывает? Все-таки возраст отнюдь не детский…
– В этом году мы поставили вопрос ребром, попросту «наехали» на него. Он сразу устроился на полставки где-то на кафедре в институте. Работает там три раза в неделю по три часа, получает пять тысяч. Всё.
– Учеба и работа по совокупности не отнимают у вашего сына много времени. Что же он делает все остальное время? – спросила я, ожидая услышать про «проклятый компьютер» и сетевые игры.
Но в этот день моя прозорливость явно отказывалась работать.
– Он с детства увлекается аниме. Смотрит фильмы, рисует. У него много друзей по увлечению, друзья из школы, из обоих институтов, он часто ходит в гости, они где-то собираются, общаются, ездят за город, ходят в боулинг, играют в бильярд…
– Так сформулируйте: что же все-таки вас на данный момент не устраивает в вашем сыне?
– Время идет, а он не взрослеет!
Наш разговор замкнулся в кольцо.
* * *
– Это просто бред какой-то! – воскликнула ухоженная женщина средних лет, некрасиво скривив губы. – У меня одна дочь, я по полной вложилась в ее воспитание и теперь все время думаю: что же я сделала не так?!
– А что, собственно, не так? – почти равнодушно спросила я, зная уже, что дочери сидящей передо мной дамы 25 лет и она уже год как замужем. Поздно дочку воспитывать, уж что выросло, то выросло…
– Мы дали ей прекрасное образование, она два раза стажировалась за границей, училась там, где хотела, и тому, чему хотела. Вот вы в своих книжках все время пишете, как это важно – не препятствовать ребенку найти себя. И что? После окончания колледжа перед ней были все возможности, а она теперь говорит, что за карьерой гонятся только идиоты, которые путают жизнь с тараканьими бегами. Делает иногда какие-то «проекты»… Родители мужа купили им квартиру. Мы подарили ей на 25 лет машину. Может, это зря? Пусть бы снимали, как мы с мужем когда-то, комнату в коммуналке, работали до ночи, чтобы ее оплатить и прокормиться? Но это вроде тоже глупо – искусственно создавать сложности, если мы можем себе позволить для единственного ребенка… Но вот у нас и выросла какая-то Митрофанушка, прости Господи! Не хочу учиться, хочу жениться! Иногда мне даже страшно: может, я что-то медицинское пропустила, надо было лечить? Но их там целая компания такая, многие уже поженились-развелись, у некоторых уже и дети есть… Даже внешне: дочь до сих пор даже «на выход» носит какие-то дурацкие бантики и юбочки, ее муж – рваные джинсы…
– А что в этом плохого?
– Они все живут как бабочки-однодневки, не желая замечать сложности этого мира, не принимая ответственности за него… Я мать, мне тревожно за них, за нее…
* * *
Два этих случая из моей практики выглядят какими-то «пограничными». Есть ли вообще проблема? Или ее нет, и она попросту придумана тревожными родителями, родившимися и выросшими в решительно другом мире? Происходит или не происходит что-то особенное (плохое или хорошее) с теми молодыми людьми, о которых идет речь выше?
