— Наверное, она здесь, — говорю я.
Приближаясь к павильону, мы держимся за руки.
Я непрестанно думаю о наших поцелуях. По тропе с пыхтением едет пятый трактор. Повозка полна, и еще человек десять стоят в очереди. После всего, что произошло в лесу, держа теплую ладонь Сары в моей руке, я не могу стереть улыбку со своего лица.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Первый снегопад приходит через две недели. Это легкая снежная пыль, которой хватает лишь на то, чтобы покрыть наш грузовик белой пудрой. Сразу после Хэллоуина, когда лориенский кристалл распространил Люмен на все мое тело, Генри начал по-настоящему меня тренировать. Мы работаем каждый день без исключения, невзирая на холод, на дождь, а теперь и на снег. Хотя он этого не говорит, я вижу, что он в нетерпении ждет момента, когда же я буду готов. Это началось с расстроенного вида, нахмуренных бровей и покусывания нижней губы, продолжалось тяжелыми вздохами, бессонными ночами и скрипом половиц под его ногами, который я слышал, лежа без сна в своей комнате, и дошло до того, что мы имеем теперь: отчаяние в его напряженном голосе.
Мы стоим во дворе лицом друг к другу на расстоянии трех метров.
— Я сегодня не в том настроении, — говорю я.
— Я знаю, но все равно надо.
Я вздыхаю и смотрю на свои часы. Четыре часа.
— В шесть придет Сара, — замечаю я.
— Я знаю, — отвечает Генри. — Поэтому мы должны поспешить.
В каждой руке он держит по теннисному мячу.
— Ты готов? — спрашивает он.
— Как всегда.
Он высоко подбрасывает первый мяч, и когда он находится в высшей точке, я пытаюсь вызвать где-то глубоко внутри себя силу, которая бы не позволила ему упасть. Я не знаю, как должен это сделать, знаю лишь, что должен быть способен на это — со временем и с опытом, говорит Генри. Каждый Гвардеец обретает способность силой мысли двигать предметы. Телекинез. И вместо того, чтобы позволить мне дождаться этой способности, как это получилось с моими руками, Генри полон решимости растолкать ее в той берлоге, где она спит.
Мяч падает, как до него упала тысяча других мячей, без малейшей задержки, дважды подскакивает и лежит на запорошенной снегом траве.
Я делаю глубокий вдох.
— Сегодня я его не чувствую.
— Еще, — говорит Генри.
Он бросает второй мяч. Я пытаюсь его подвинуть или остановить, внутри меня все напрягается, чтобы чертова штуковина сдвинулась хотя бы на дюйм вправо или влево, но все без толку. Он тоже падает на землю. Берни Косар, который наблюдает за нами, подходит, подбирает его и уходит.
— Это придет в назначенное время, — говорю я.
Генри качает головой. Его челюсти сжаты. Настроение и нетерпение Генри передаются мне. Он смотрит, как Берни Косар трусит с мячом, и вздыхает.
— Что? — спрашиваю я.
Он снова качает головой.
— Будем продолжать.
Он подходит к другому мячу и поднимает его. Потом высоко подбрасывает. Я пытаюсь его остановить, но он, разумеется, просто падает.
— Может, завтра, — говорю я.
Генри кивает и смотрит в землю.
— Может, завтра.
После нашей тренировки я весь в поту, в грязи и в растаявшем снеге. Генри был строже, чем в обычные дни, и действовал с такой агрессивностью, какую может породить только паника. Кроме телекинеза мы в основном отрабатывали приемы боя — рукопашная схватка, борьба, комбинация боевых искусств, а потом тренировали самообладание: стойкость под давлением, самоконтроль, определение страха в глазах противника и наилучшее использование этого страха. На меня подействовала не столько жесткая тренировка, устроенная Генри, сколько выражение его глаз. Страдальческий взгляд, в котором читались страх, отчаяние, разочарование. Я не знаю, тревожит ли его только мой медленный прогресс или нечто более глубокое, но эти тренировки становятся изнурительными — и эмоционально, и физически.
Сара приходит точно вовремя. Я выхожу, целую ее, и она поднимается на веранду. Я снимаю с нее пальто и вешаю его, когда мы заходим внутрь. Через неделю у нас промежуточный экзамен по домоводству, и это была ее идея — приготовить блюдо до того, как мы будем делать его в классе. Когда мы начинаем готовить, Генри берет куртку и уходит прогуляться. Он захватывает с собой Берни Косара, и я благодарен ему за то, что он оставил нас наедине. Мы жарим куриные грудки и готовим на пару картошку и овощи, и еда получается гораздо лучше, чем я ожидал. Когда все готово, мы садимся и едим втроем. Генри в основном молчит. Сара и я прерываем неловкое молчание, болтая о школе, о том, как мы в следующую субботу пойдем в кино. Генри поднимает глаза от тарелки, в основном только чтобы похвалить еду.
Когда обед закончен, мы с Сарой моем посуду и потом уходим на диван в гостиную. Сара принесла видеокассету с фильмом, и мы смотрим его на нашем маленьком телевизоре, но Генри в основном смотрит в окно. На середине фильма он со вздохом встает и выходит из дома. Мы с Сарой следим, как он уходит. Мы держимся за руки, она прижимается ко мне, ее голова лежит на моем плече. Берни Косар сидит рядом с ней, его морда у нее на коленях, на обоих накинуто одеяло. На улице может быть холодно и ветрено, но в нашей гостиной тепло и уютно.
— С твоим отцом все в порядке? — спрашивает Сара.
— Не знаю, он странно себя ведет.
— Он был такой молчаливый за обедом.
— Да, я пойду проверю, как он там. Сейчас вернусь, — говорю я и выхожу следом за Генри. Он стоит на веранде, уставившись в темноту.
— Так что происходит? — спрашиваю я.
Он поднимает глаза и задумчиво смотрит на звезды.
— Я чувствую, что что-то не так, — говорит он.
— Что ты имеешь в виду?
— Тебе это не понравится.
— Ладно. Выкладывай.
— Я не знаю, как долго мы сможем здесь оставаться. Место не кажется мне безопасным.
У меня внутри все обрывается, и я молчу.
— Они в ярости, и я думаю, что они уже подбираются к нам. Я чувствую это. Я не думаю, что мы здесь в безопасности.
— Я не хочу уезжать.
— Я знал, что ты не захочешь.
— Но мы же скрываемся.
Генри смотрит на меня, подняв бровь.
— Без обид, Джон, но я не думаю, что ты всегда оставался в тени.
— Когда было нужно, оставался.
Он кивает.
— Там видно будет.
Он идет к краю веранды и кладет руки на перила. Я стою рядом с ним. Начинают падать новые снежинки, белые искорки в темной ночи.
— Это не все, — говорит Генри.
— Я так и думал.
