В принципе этот вопрос ее сильно не беспокоил. Полоса трамвайных рельсов гарантировала ей, что она сможет вернуться туда, откуда приехала, просто перейдя дорогу и сев на трамвай, который идет в противоположном направлении. Она решила пройтись. Ветер успокоился. Снег падал мягко и тихо, скрипел под ногами, приминаясь, охотно и податливо принимая форму причудливых геометрических рельефов на подошве ее ботинок. Она шла вперед, вдоль дороги, абсолютно не задумываясь о том, куда идет. По обе стороны дороги — теперь фонарей стало больше, и она сумела рассмотреть окружающую местность — тянулись пятиэтажные дома, «хрущевки», традиционные в отдаленных уголках города. Свет в окнах горел равномерными столбиками, и Настя подумала, что эти столбики — кухни, находящиеся друг над другом. Семь часов — время, когда вся семья собирается вместе, чтобы поужинать и обсудить прошедший день. Семья…
Впереди Настя заметила машину, стоящую прямо на дороге. Свет фар бил в лицо, и она зажмурилась. Несколько шагов она шла вслепую, и вдруг, вздрогнув от неожиданности, услышала голос:
— Девушка, помогите толкнуть машину.
Она прикрыла глаза ладонью, попытавшись рассмотреть своего неизвестно откуда появившегося собеседника. Сделала шаг в сторону и наконец увидела его.
Молодой парень — на вид лет двадцать восемь, может, чуть больше, в широких брюках, толстом самовязаном свитере и небрежно расстегнутой короткой дубленке. Светлые волосы длинными, прямыми и влажными прядями спадают на высокий лоб, а сзади, на затылке, сбриты почти под «ноль». Со лба стекают капли пота, утопая в густых и широких черных бровях. Глаза — глубоко посаженные, серые, пристальные, узкие губы растянуты в улыбке. В улыбке, а не в усмешке — Настя сразу это поняла, а потому не стала возмущаться, почувствовав, как нарастающая волна раздражения быстро спадает, уступая место привычному равнодушию.
— Вы бы хоть фары выключили. Так и ослепнуть недолго. Где это вы видели, чтобы девушки толкали машины?
— Нигде. Только если вы не поможете мне толкнуть машину, мне придется торчать здесь всю ночь. А может быть, и весь следующий день. За прошедшие полтора часа вы единственный человек, который прошел мимо меня. Согласитесь, мои шансы призрачны. У меня двигатель не заводится, и если вы меня не подтолкнете, то я замерзну. Умру, и моя смерть будет на вашей совести.
Он улыбнулся еще шире, обнажив ряд удивительно белых, плотно посаженных зубов, и вытер рукавом капли пота со лба.
— Ну, так что вы решили? Моя судьба — в ваших руках. Кстати, если машина заведется, обещаю довезти вас куда надо. Бесплатно. Отвечу, как говорится, добром на добро. Ну так что, толкнете?
— Послушайте, — Настя слегка смутилась, — я не уверена… Я никогда не толкала машины.
— Ничего страшного, все в жизни бывает первый раз. Хотя я абсолютно точно уверен в том, что у вас ничего не получится.
Настя пожала плечами:
— Зачем же тогда пробовать?
— Я обязан использовать свой последний шанс. Умру с чистой совестью. Перед Богом и людьми.
— Вы что, проповедник?
— Нет, а вы?
— Что — я? — не поняла Настя.
— Вы — проповедник?
— Нет…
— Ну вот, кое-что мы уже узнали друг о друге. Начало положено — а это самое главное.
— Послушайте… — Глупый диалог про проповедников, видимо, показавшийся ее собеседнику смешным, вызнал у нее раздражение, и она решила больше здесь не задерживаться. — Вы извините, но мне пора. Всего хорошего. Считайте, что вы использовали свой последний шанс.
Она быстро зашагала вперед. Но не успела пройти и десяти шагов, как услышала за спиной его голос:
— Девушка, подождите, пожалуйста.
Настя обернулась. Он догнал се, взял за мокрую варежку, улыбнулся чему-то.
— Давно я не видел, чтобы девушки ходили в варежках — как дети… Послушайте, я не хотел вас обидеть.
— Да с чего вы взяли, что обидели меня? — Настя выдернула руку из его ладони.
— Тогда почему вы уходите?
— Почему я ухожу? Но ведь вы сами сказали, что я вряд ли сумею толкнуть вашу машину. Значит, я не могу ничем быть полезной. Зачем же мне оставаться?
— Но вы не можете меня бросить — одного, посреди дороги, в холодной машине.
— Мне вас очень жаль, но, кажется, я ничем вам не обязана, — отрезала Настя.
Он нахмурился. Странная девушка, слишком серьезная, все воспринимает в штыки. И все-таки ему не хотелось ее отпускать.
— Не обязаны. Но, знаете, есть такое чувство — милосердие. Оно вам знакомо?
Настя вздохнула, но не сказала ни слова, предоставив ему возможность завершить свой монолог.
— Пожалуйста, не бросайте меня. Я уже почти два часа бьюсь с этой грудой металла, я истекаю потом и кровью, у меня ужасно замерзли ноги, меня пригласили на вечеринку, меня ждут друзья, а я не могу сдвинуться с места. Мне показалось, что вы не торопитесь. Ведь не торопитесь? — Он снова окинул Настю пристальным взглядом прищуренных серых глаз.
— Не тороплюсь.
— Побудьте со мной. Хотя бы полчаса. Кто знает, может быть, мне все-таки удастся завести этот гроб на колесах. И тогда я подвезу вас до дома. Пожалуйста.
— Мне бы не хотелось ехать домой в гробу… На мой взгляд, у вас вполне приличная машина. Кажется, десятая модель «Жигулей»?..
— Мне иногда тоже так кажется. И в паспорте вроде бы то же самое написано. Только почему-то ломается она чаще, чем «Запорожец». Странная, загадочная, капризная машина. Как женщина. Не хотите осмотреть салон?
Настя улыбнулась.
«Растаяла», — подумал он, галантно приоткрывая дверцу.
— Курите? Угощайтесь! — Он протянул ей пачку сигарет, и она с удовольствием затянулась. Почувствовала, как дым наполняет легкие, как постепенно отступает тоска…
— К сожалению, это все, что я могу вам предложить на данный момент. Кстати, вы не имеете ничего против имени Олег?
— Ничего не имею.
— Тогда можете называть меня Олегом.
Настя улыбнулась. «Кажется, это имя меня преследует. Пытались познакомить с одним, а я другого нашла — с таким же именем!»
— Я вас рассмешил?
— Немного.
— Это уже кое-что. Еще немного — и вы, пожалуй, решитесь назвать мне свое имя.
— Настя.
— Настя? — чему-то удивившись, переспросил он.
— Да, Настя. Что-то не так?
— Да нет… все в порядке. Замечательное имя. Вы не поверите, но я всю жизнь мечтал познакомиться с девушкой по имени Настя.
— И что же, ни одной Насти не попадалось? — с сомнением в голосе спросила она.
— Такой, как вы, — нет.
— А какая я?
