– Ну, пошли, – сказала Бальзамировщица. – Простишься с судьей Ди – он же твой приятель, а потом выйдешь и подождешь, пока я закончу.
Мо пошел за ней на середину зала, где на кровати под лампочкой с шелковым абажуром лежал матово-белый пластиковый чехол. Этот мягкий свет напоминал освещение витрин на какой-нибудь археологической выставке. Бальзамировщица потянула замочек молнии, он пополз вниз с металлическим скрежетом, от которого барабанные перепонки Мо готовы были лопнуть, – так трещит кокосовый орех под щипцами. Показалась голова судьи, потом одетый в черную рубашку торс.
– Чтоб тебе, заело! – фыркнула Бальзамировщица. – Иди-ка, ты мне поможешь.
– Ты думаешь?
– Что значит – я думаю? Давай тяни!
Но, несмотря на все усилия, то слаженные, то вразброд, Бальзамировщицы (она даже сняла перчатки) и ее ассистента-любителя, застежка не сдвинулась ни на миллиметр, два зубчика никак не желали сцепляться. Мо слышал собственное дыхание и еще какой-то непонятный булькающий звук. Иногда он задевал рубашку судьи – мягкий, тонкий, приятный на ощупь шелк. Наклонившись так низко, он различал сквозь аромат мирры запах табака, затхлости, винного перегара – ни дать ни взять парижский клошар. Верно, этот раб маджонга не мылся все три дня, а то и целую неделю.
– Постой, – сказала Бальзамировщица. – Я принесу ножницы и разрежу этот проклятый чехол.
Она отошла, а усердный Мо осторожно потянул блестящий металлический замочек сначала вверх – упрямые зубчики легко сомкнулись, – а потом потихоньку, миллиметр за миллиметром, стал продвигать его вниз. Молния поддавалась, еще немного – и все, но на последнем миллиметре замочек намертво застрял на том же самом месте! Мо продолжал нервно возиться с застежкой, но вдруг, когда до полной победы оставалось совсем чуть-чуть, он почувствовал на себе чей-то взгляд. А поняв, чей именно, мгновенно покрылся холодным потом, словно на спине у него растаяла и растеклась весенними ручейками большущая льдина. Это смотрел судья Ди! Веки его не совсем открылись, но Мо с ужасом видел, что они приподнялись, а стеклянистые глаза, бессмысленно повращавшись в разные стороны, остановились на нем. Взгляд был тусклый, затуманенный, словно судья возвращался в этот мир откуда-то издалека. Страх сковал Мо, он застыл в той позе, в какой был: нагнувшись над самым лицом судьи, но душа его рванулась из тела вон. Что это: видение? Сон? Или явь? Мертвый воскрес! Может, врач, констатировавший смерть, ошибся? Или это очередное чудо коммунизма? Эти вопросы вихрем проносились у него в голове и не находили ответа. Тем временем меж приоткрытых век судьи зажегся блеск – он завидел ЕЕ. Бальзамировщица возвращалась с ножницами в руках. Она наклонила абажур и, в свою очередь, застыла, как пораженная молнией. Ножницы выпали у нее из рук и со звоном упали на каменный пол. Судья рывком приподнялся и обхватил ее. Она закричала. Но он, не выпуская ее, высвобождался из чехла и прижимался к ней всем телом. Она стала вырываться, закричала еще громче. «Это ты – бальзамировщица?» – проговорил он. Она ответила: «Да», не переставая отбиваться. Он покрывал ее слюнявыми поцелуями, шептал: «Не бойся, все девушки когда-нибудь становятся женщинами!»
Эти слова прозвучали в ушах парализованного страхом Мо как взрыв. Ватными руками он попробовал оттащить судью. Тот отпихнул его, но психоаналитик не сдался, с невесть откуда взявшейся бешеной силой он накинулся на судью и вцепился в воротник его рубашки, так что шелк затрещал. «Беги!» – крикнул он девушке, и тут же сноп искр рассыпался у него перед глазами и он растянулся на полу – судья саданул его своим острым жестким локтем. Бальзамировщица бросилась бежать. Мо встал, но кровь текла у него из носа и ноги подгибались, так что он снова упал. Судья же наконец, кряхтя, слез с кровати. – Где я? – спросил он, озираясь. – Черт возьми! Да это морг! Распростертый на полу Мо услышал, как судья выбежал из зала и помчался прочь, не разбирая дороги. На какое-то время наш герой потерял сознание. Когда же пришел в себя, то обнаружил, что лицо его в крови, как у героя американского вестерна, а штаны промокли, как у русского режиссера на кремлевском просмотре, причем сам он не помнил, когда обмочился.
«Браво, Мо, – подумал он. – Ты один воплотил в себе две мировых сверхдержавы».
3. Микрорайон Светлый
Единственное, что оставалось Мо, чтобы избавиться от постыдно мокрых брюк и трусов, это переодеться в рабочую одежду Бальзамировщицы, которую он нашел в ее шкафчике. Что он и сделал и в таком виде вышел на улицу. Голубая хламида из грубой ткани была чем-то средним между комбинезоном и мантией средневекового ученого, чем-то смешным и строгим одновременно; спереди и на спине красовалась белая надпись – «Космос. Бюро ритуальных услуг», желтый рисунок – ракета и космонавт – и красные адрес и номера телефона и факса. Мо больше всего понравились карманы, в которые он рассовал все, что лежало в брюках: сигареты, зажигалку, бумажник, ключи и новенький мобильник с мигалкой и подсветкой.
Было еще темно. Возвращаться домой не хотелось. Разбудишь родителей, перепугаешь их женским, да еще и с погребальной символикой, нарядом. («Почему так поздно? – наверняка скажет мать. – И когда ты наконец женишься – осчастливишь нас?») Поэтому, вместо того чтобы взять такси, Мо пошел куда глаза глядят по улицам спящего города. Пройдя немного, он решил повторить постоянный маршрут Бальзамировщицы: мимо ворот пустой в этот час музыкальной школы, потом направо до самого рабочего квартала – там тоже ни души. Мо посмотрелся бы в витрину, чтобы узнать, на кого он похож, но здесь не было ни магазинов, ни даже фонарей. Время от времени на улицу выбегала] какая-нибудь собака, останавливалась около него, обследовала и провожала на противоположный тротуар. В мусорных баках шуршали и дрались за объедки крысы.
На перекрестке Мо остановился – уж не сошел ли он с ума? Исхлестанные ветром щеки горели. Кажется, он сбился с пути и не понимал, где находится. По спине его пробежал озноб. Что со мной? Я родился и вырос в этом городе, а этот квартал знаю как свои пять пальцев. И я заблудился? Мо отогнал панические мысли, а осмотревшись, утешился: дикий капитализм внес в облик города сокрушительные изменения. Он обследовал по очереди все новые улицы, неотличимые друг от друга, с совершенно одинаковыми, облицованными искусственным мрамором домами. С четверть часа он прикидывал, в какую сторону идти, и наконец решил, что надо двигаться в северном направлении. Но, сколько ни глядел на небо, определить, где север, не мог, а тут еще закапал дождь. Тогда он просто-напросто пошел, никуда не сворачивая, вперед по улице, обсаженной, как и все остальные, молодыми эвкалиптами, разве что тут они казались не такими чахлыми, решив пройти ее до конца.
«Что сказала бы Гора Старой Луны, если бы я вдруг явился к ней в тюрьму в костюме Бальзамировщицы? – думал он. – Засмеялась бы? Да, наверное. Смех у нее такой заливистый, одни удивляются, другие возмущаются. Я ей скажу по телефону через стеклянную перегородку (черт знает что – в такой нищей стране такие сверхсовременные тюрьмы!)… Вот, скажу, видишь эту ракету с космонавтом, это мое новое увлечение!.. Или нет, придумаю что-нибудь получше. Скажу, что у меня теперь другая работа, я подался в ангелы: сопровождаю людей на долгом пути в рай. Объясню, что такое бальзамировщик: тот, кто приводит покойников в эстетичный вид. А она скажет: „Не смеши меня – ты ничего не смыслишь в эстетике!“ Я придвинусь поближе, чтобы она могла вытянуть руку поверх перегородки и пощупать своими тонкими длинными пальцами человечка в скафандре на моем комбинезоне. Но она же умница – прищурится и испытующе на меня посмотрит: правду я говорю или валяю дурака? Поймет все без слов и горько заплачет. Такую чуткую душу не обманешь. Она поймет, что все опять провалилось. И теперь окончательно. Непоправимо. Уронит голову, закроется руками и просидит так, пока за ней не придут охранники. Да и им придется нелегко. В таком положении даже дуболомы-полицейские с ней не сразу сладят. Она как каменная. Попробуй-ка ее подыми! Нет, не надо идти к ней ни сейчас, ни в ближайшие дни. Только расстраивать. Я и сам-то чуть не плачу – иди разберись в этих многоэтажках!»
