Ну, что там еще осталось: дворцы, особняки, поместья? – тьфу! Тоже мне – проблема… Вон тут недавно проезжал, вижу табличка: Дом Нащокина, Пушкин, мол, тут останавливался. Господи, а я-то думал… Пу-у-шкин! Да хибара убогая! Государством – написано – охраняется. Вот так и охраняется, какое государство… Лачуга! Внизу какой-то занюханный бар-ресторан. Фу, – смотреть стыдно, не то что жить! Нащо-о-кин! Поглядел бы этот князь на дачу любого работника Газпрома – то-то подивился бы!
А если про Пушкина, раз уж мы о нем вспомнили, то и те считали его недурным поэтом, да и мы не против, не читали, правда, но слышали, что он – наша гордость, вон и памятник ему тут неподалеку от этого дома Нащокина. Пусть стоит… пока… Будут лишние деньги – куплю и на даче у себя поставлю. Так что мы тоже не лаптем щи хлебаем! Кое-что можем!..
В общем, нынешний барин не имеет только одного – родословной. У тех – дворянские корни, идущие аж от Рюриковичей, у наших – похуже, где ни копни под их генеалогическим древом, всюду упираешься в одно: мать – КПСС, отец – КГБ; дедушка – НКВД, бабушка – ВКП(б); прадедушка – ОГПУ, прабабушка – ВЧК; прапрабабушка по материн–ской линии – РСДРП, и так далее и так далее – ну, куда ни кинь, – все клин, отовсюду торчат волосатые уши предков. Да, еще младшая ветвь – ВЛКСМ, оттуда много бизнесменов пошло. И как они ни рыщут по своим родословным в поисках голубой крови (а сейчас это не только уже можно, но и модно, и престижно), анализ их крови на цвет неизменно дает отрицательный результат, а толстые кисти рук и носы – картошкой на мясистых мордах выдают в них трактирных половых, наконец-то взявших власть в свои руки. Теневую власть, что предпочтительнее, потому что лучше быть несколько в стороне, но влиять; вполне достаточно быть, скажем, помощником депутата. Так – теперь. Почти так было и тогда, в описываемое время.
Вот одним из таких «теневиков» и был Леонид Семенович, и поскольку он всегда был везде, то с ним невозможно было быть незнакомым Это был легкий, подвижный, элегантный человек, сыпавший шутками и всегда новыми анекдотами. Он выглядел одинаково и в сорок, и в пятьдесят, и в шестьдесят лет. Горные лыжи – его любимый вид отдыха, и он круглый год имеет красивый стабильный загар человека, который зимой всегда может прибавить цвета на лице, скажем, в Швейцарских Альпах или на Французской Ривьере. Ленчик всегда дарит друзьям одно и то же: рубашки от Армани, галстуки от Диора и одеколон «Фаренгейт», словно у него там где-то склад этих вещей. Невредный, щедрый, обаятельный, он, словно по Гоголю, – господин, «приятный во всех отношениях», и (по Гоголю же) – «большой аматёр» по части жен–ских прелестей.
То есть я хочу сказать, что он всегда был в этой области большим ценителем и даже в некотором смысле гурманом. Нередко в какой-нибудь мужской компании, а иногда не стесняясь и присутствия женщин, Ленчик с тонкой улыбкой произносил свой любимый афоризм, мечтательно щуря свои голубенькие глазки и почти облизываясь: «Нет ничего лучше балерины, слегка потерявшей форму». Точно так же он мог бы сказать: «Сыр „Рокфор“ должен быть непременно тронут плесенью и, знаете ли, этак остро попахивать». Или другое: «Самый сладкий банан всегда чуть-чуть подпорчен».
И, что удивительно, такой чисто гастрономиче–ский подход к женщине сами женщины находили весьма забавным и милым, они охотно разделяли его общество и, более того, тянулись к нему, как к человеку легкому и даже легкомысленному. Любимая маска Леона – легкомыслие – оказалась большим дефицитом и очень даже притягательной штучкой. Ни к чему не обязывающая связь, сопровождаемая красивым ухаживанием, дорогими подарками, ресторанами, поездками к морю; без всяких там тяжелых мелодрам, без выяснения отношений – ну, что может быть лучше! – и девушки легкими бабочками слетались на пламя камина у Леона на даче.
И вот, даже этот пресыщенный гурман, этот избалованный женоман, этот дегустатор любовных деликатесов, испробовавший в этой области почти все, – однажды попался. Он, знавший женские хитрости, как никто, раскусивший Марусю с первого взгляда и мгновенно оценивший ее по своей шкале ценностей высшим баллом (как раз в смысле притаившегося греха или «слегка подпорченного банана»), – ничего тем не менее не смог поделать и влюбился безнадежно и смешно, как подросток в период полового созревания. И все, вроде, понимал, и купить его фразами типа «Я как будто вина попила» было нельзя, и Машино изощренное кокетство видел, и что она от него теряет голову – не верил, а все равно – пропал… Пропал, когда, смеясь и балагуря, получил, словно выстрел в упор – крупную слезу на неподвижном лице и короткую фразу, сказанную трагическим полушепотом, – «как жаль…», фразу, за которой стояла бездна и не стояло ничего… – «Чего жаль?» – побежал он тогда за ней и… пропал, пропал на много месяцев, пока сам не устал быть больным и зависимым. Леонид Семенович страдал, чего за ним вообще не водилось, перестал быть легким и тем более – легкомысленным, сильно удивляя этим всех своих друзей, и однажды дошел до полного бреда, сделав Маше предложение – руки, сердца и всех своих денег.
– Так ведь я замужем, – напомнила она ему тогда, – успокойтесь, Леонид Семенович, вокруг вас так много красивых девушек, которые сочли бы за счастье, – и т.д. – все, что в таких случаях говорят, когда хотят смягчить отказ.
Целых полгода Ленчик был занудой и тяжелым ипохондриком, но потом все-таки поправился. Вот что делала Маруся с некоторыми людьми! А они-то были поглавнее, покрепче, чем какой-то там Костя Корнеев, лань недорезанная, вообразившая себе, что она – пантера. Кот, обычный блудливый кот, а никакая не пантера! Ишь, моль голубоглазая, граф Монте-Кристо из Перхушкова, мститель наш неуловимый, да куда тебе с ней тягаться! Отольются этой кошке Машкины слезки! Кстати, о Маше… Вернемся же к ней поскорее, уже пора: мы ведь ее оставили совсем одну, без поддержки, в тот трудный час испытания, когда она шла по театру после вчерашней Кокиной экзекуции под убийственными взглядами всех своих заклятых друзей-артистов. Видите, беда с ними: все время мстят или одержимы желанием отомстить; все время хотят сделать друг другу больно; все время в состоянии войны, в состоянии борьбы, дурачки.. Но скоро, скоро, читатель, потерпи еще немного, – они устанут от этой бесконечной любовной вендетты и обретут счастье в объятиях друг друга. Надолго ли?.. Там посмотрим…
Лирический контрудар
Все, кто видел Машу сегодня, не могли не признать: Да-а! Это женщина! Так держать удар – это достойно уважения. Всем своим видом Маша словно говорила: «Да, вы можете меня убить, унизить, затоптать, меня! – хрупкий и красивый цветок, случайно выросший посреди овощной грядки. Хотя не знаю, много ли вам от этого радости: могли бы меня хотя бы сорвать и кому-то подарить или даже – засушить для гербария, а так – что за польза? И все равно я лучше и красивее всех вас, все равно я – цветок, а вы – всего лишь петрушка и картошка!»
Поэтому триумф Коки был недолгим; он видел Машу, видел, как она держится, и очень скоро почувствовал себя почти осквернителем храма, человеком, зло и беспощадно надругавшимся над самой любовью и красотой. А еще: что эта невообразимая женщина сделала его победу его же поражением. Да, Маруся выиграла еще даже до того, как сказала ему в буфете те самые ласковые слова, которые собиралась сказать. Вот что значит тщательно продумать внешний вид и линию поведения! Вот что значит делать и говорить совсем не то, чего от тебя ждут! А сказала она ему вот что. Они стояли в буфете в очереди за кофе, вернее, Маша стояла третьей и последней в этой очереди, и тут в буфет вошел Кока. После секундного колебания он решил, что стесняться тут глупо, и встал вслед за Машей. Это судьба так распорядилась, а если бы не она, то Маша сама нашла бы сегодня способ сказать ему, что хотела. С минуту они постояли, потом Маша обернулась и тихо сказала:
