— По мне так оставайтесь. Но заплатить придется сегодня. — Она сделала глоток кофе и вытерла руки. — Решено. Я ничего не имею против иностранцев. Наоборот, считаю, что мы, жители Вены, должны радоваться, что они приезжают к нам делать самую тяжелую работу. Чистят туалеты, бурят асфальт, продают газеты — все это не для нас, мы ведь такие утонченные. Но мы все равно недолюбливаем иностранцев. Из-за того, что сюда понаехало множество славян, которые творят Бог знает что и портят наше мнение о вас, хороших иностранцах. Чуть-чуть поработают, а потом у себя в Румынии на наши пособия воспитывают детей, чтобы те поскорее выросли и обчистили магазин Юлиуса Майнля. Но я-то знаю, есть и хорошие иностранцы, такие, как вы, Болек. Дипломированный инженер, который с каждым днем становится все сильнее и сильнее, или Лотар — ходит в университет и уже неплохо говорит по-немецки. Ради вас я даже голосую за либералов из АПС[5]. Чтобы к нам не понаехали негры и не отобрали у вас работу. Ведь без работы не будет денег, а без денег нечего будет кушать, вы не сможете платить за квартиру, и, в конце концов, вам придется играть на флейте в подземном переходе на Кертнерштрассе.
Мы все задумчиво кивнули.
— Думаю, АПС следовало бы проявлять больше внимания к иностранцам, — сказал Болек.
— Вот как? Да ну? Почему это вы так думаете?
— Ведь если их не будет, АПС и сама перестанет существовать.
Фрау Симачек обдумала это и осторожно кивнула:
— Именно поэтому для АПС важен каждый голос. Вам бы тоже следовало голосовать за нее.
— Но у нас ведь нет австрийского гражданства, — озадачил ее Лотар.
— Вот как. Ну, может, это и к лучшему. Быть жителем Вены — дело непростое. Раскройте хоть «Кроненцайтунг». Медицинские сестры душат невинных пенсионеров подушками. Домохозяйки живут со своими овчарками, как с мужьями. И потом еще эти маленькие крестьянские детишки, которые по десять лет проводят в ящиках, не видя ничего, кроме моркови. Тут и спросишь себя, что мы за люди. Меня, например, совершенно не удивляет, что каждый второй прыгает из окна, едва переменится ветер.
— Конечно-конечно. Вы уж, пожалуйста, угощайтесь, — Лотар указал на поднос. — Булочки не кусаются.
— Тут вы правы. Меня пока еще ни одна не укусила, — засмеялась фрау Симачек.
Она засунула булочку в рот и огляделась.
— Должна вас похвалить. Настоящие мужчины, а чисто, будто здесь живут девушки.
— В прошлую пятницу господин инженер даже выстирал занавески, — сказал Лотар.
— Ну надо же! Такой крепкий мужчина, а стирает, как женщина.
Фрау Симачек снова посмотрела по сторонам. Словно пронзила все вокруг рентгеновским лучом. И заметила хрустальную вазу, стоявшую на полке в заднем ряду, — Болек недавно получил ее от кого-то в подарок.
— Какой чудесный сосуд для цветов. И из хрусталя. Не могли бы вы и для меня достать такой же?
— Не так-то это легко, — сказал Болек. — Ведь это не просто ваза.
— Что он имеет в виду?
— Это русская ваза. Из Волгограда.
— Постойте-постойте, раньше ведь Волгоград звался Сталинградом?
— Именно, — сказал Лотар. — После смерти Сталина его переименовали.
Фрау Симачек подавила вздох и снова посмотрела на вазу.
— Тогда не надо. Под Волгоградом русские сожрали моего мужа.
— Простите, что сожрали?
— Ну, нашего господина супруга. Моего Симачека. Хотите верьте, хотите нет. Такой голод был, уже после сражения, что вопрос стоял так: или ты сейчас же что-нибудь съешь, или умрешь. Есть было совершенно нечего. Война все уничтожила. Единственное, чего было вдоволь, — это пленных немцев. Выжившие рассказывали потом, что русские предпочитали кушать тридцатилетних немецких солдат. А моему Симачеку было тогда двадцать девять. Мне прислали потом только расческу и пуговицу от формы. Я плакала три недели. Не помогло. Если уж сожрали, значит, сожрали.
Мы с Лотаром переглянулись. Быстрее всех среагировал Болек:
— Вам нужно выпить водки.
— Вы думаете? А она у вас есть? Ну если это не русская водка, я, пожалуй, выпью стопочку.
Болек достал из шкафа бутылку польской водки и налил фрау Симачек полную рюмку.
— А вы что же? Не будете?
— Мы водку терпеть не можем, — сказал Болек. — И русских тоже.
Фрау Симачек сделала глоток и с грустью посмотрела на хрустальную вазу.
— Все-таки они делают красивые вазы, приходится признать.
— Очень красивые. Никто и не спорит. Талантливый все-таки народ.
— Но жестокий. Говорю вам, если бы после войны не пришли американцы, у нас бы сейчас на каждом углу были русские. Это же настоящие звери. Они мучили детей и насиловали всех женщин от семи до семидесяти. Вы можете себе представить, как можно изнасиловать такую пожилую женщину, как я?
Ответить никто из нас не решился.
Фрау Симачек опустошила рюмку и поставила ее на стол.
— Иисусе, вот дьявол!
Она вытерла губы и взяла в руки конверт с деньгами, который все время лежал перед ней.
— Деньги любят счет.
Хозяйка раскрыла конверт и пересчитала деньги. Там было ровно шесть тысяч шиллингов.
— Ага. Вальди уже с нами.
Она засунула конверт в сумку из крокодиловой кожи и посмотрела на часы.
— Господи, уже почти час, а в два мне к парикмахеру.
Фрау Симачек встала с кровати и направилась к выходу. Мы втроем провожали ее.
— До свидания, будьте молодцами, — сказала она. — Особенно ты, Лотар, учись прилежно, и когда-нибудь попадешь в парламент. Но все-таки слишком много за книгами не сиди, глаза испортишь.
Честно говоря, глаза Лотару могла испортить разве только витрина ювелирного магазина.
— А тебе, Болек, надо бы съездить на Майорку. Что-то ты больно бледный. А вы, Вальди, раз уж вы теперь с нами, не могли бы как-нибудь подстричь меня?
Решись я когда-нибудь кого-нибудь подстричь, о парике следовало бы позаботиться заранее.
Лотар вскочил с места.
— Ну конечно, он будет очень рад вас подстричь, фрау Симачек. Он сделает вам первоклассную прическу.
— И сколько за это возьмет?
— Совершенно бесплатно.
— Не может быть! Когда же?
— На прощанье. Когда мы будем съезжать с квартиры.
18
С тех пор, как я живу вместе с Лотаром и Болеком, время мчится с бешеной скоростью. Болек всегда приходит с работы в шесть вечера. Он готовит себе поесть, потом два часа смотрит телевизор, чтобы забыть об отбойном молотке. Лотар почти не выходит из дома. Говорит, у него каникулы. Но уж если вышел, ни за что не вернется с пустыми руками: непременно прихватит где-нибудь что-нибудь из электроники.
